цель. Многие из них, то ли по милосердию, то ли по недомыслию, сгорали еще в воздухе – громко, зрелищно, не принося никому вреда. Многие другие под грохот брызг погружались глубоко в воду.
Красногвардейцы начали стрелять из своих укреплений. Их пули осыпали стены Зимнего дворца. Оставшиеся внутри министры съежились под столом, прячась от осколков стекла.
В Смольном под зловещие отзвуки штурма Мартов громко заговорил с дрожью в голосе. Он настаивал на мирном разрешении ситуации. Хрипло призвал к прекращению огня. К началу переговоров о межпартийном, едином, социалистическом правительстве.
Он заслужил воодушевленные аплодисменты от зрителей. Левый эсер Мстиславский, вошедший в Президиум, выразил Мартову полную поддержку. Как и – криками – большая часть присутствующих, в том числе большевики из местных Советов.
От имени руководства партии поднялся Луначарский и, ко всеобщему удивлению, заявил, что «фракция большевиков решительно ничего не имеет против предложения Мартова».
Делегаты проголосовали по поводу предложения Мартова. Он получил единогласную поддержку.
В зале присутствовала Бесси Битти, корреспондентка «Сан-Франциско бюллетин». Она понимала важность увиденного. «Это был, – писала она, – решающий момент в истории русской революции». Казалось, что вот-вот появится на свет демократическая социалистическая коалиция.
Но мгновение затянулось, и вновь со стороны Невы послышались выстрелы. Их отголоски сотрясли стены зала, и пропасть между воззрениями разных партий вновь стала очевидной.
«За спиной съезда ‹…› совершена преступная политическая авантюра, – высказался офицер-меньшевик Хараш. – Меньшевики и эсеры считают необходимым отмежеваться от всего того, что здесь происходит, и ‹…› оказать упорное сопротивление попыткам захватить власть».
«Он не представляет 12-ю армию! – выкрикнул озлобленный солдат. – Армия требует передачи власти Советам!»
Буря протеста. Правые эсеры и меньшевики по очереди криком осуждали большевиков и заявляли, что они покинут собрание, а левые освистывали их.
Настроение становилось все более озлобленным. Заговорил Хинчук, представитель Московского Совета: «Единственным возможным мирным выходом из положения остаются переговоры с Временным правительством», – настаивал он.
Бедлам. Слова Хинчука были либо катастрофической недооценкой ненависти к Керенскому, либо намеренной провокацией. Они вызвали ярость не только у не верящих своим ушам большевиков. В конце концов Хинчук попытался перекричать шум: «[Мы] покидаем настоящий съезд!»
Посреди топота, шиканья и свиста, последовавшими за этим объявлением, меньшевики и эсеры замешкались. Все-таки угроза ухода была последним козырем.
В это время городская Дума Петрограда обсуждала безысходный звонок Маслова. «Пусть наши товарищи знают, что мы не бросили их, пусть они знают, что мы готовы умереть вместе с ними», – воскликнул эсер Наум Быховский. Либералы и консерваторы встали, чтобы выразить свое согласие присоединиться к тем, кто заперт в Зимнем дворце под огнем; показать, что они тоже готовы умереть за правительство. Кадетка графиня София Панина провозгласила, что готова «стать перед орудиями».
Большевики с презрением проголосовали против. Они сказали, что тоже уйдут, но не во дворец, а в Совет.
Закончив собрание, две несогласные группы пилигримов вышли во тьму.
В Смольном Эрлих из еврейского Бунда прервал заседание новостями о решении депутатов городской Думы. Он сказал, что настало время всем, «кто не желает кровопролития», присоединиться к маршу ко дворцу, чтобы выразить солидарность с кабинетом министров. Левые вновь сыпали проклятиями, когда меньшевики, эсеры, Бунд и другие небольшие группы поднялись и наконец покинули заседание, оставив большевиков, левых эсеров и взволнованных меньшевиков-интернационалистов позади.
Добровольные изгнанники с трудом добрались из Смольного до Невского проспекта и Думы под холодным ночным дождем. Там они встретились с депутатами, а также меньшевиками и эсерами из Исполнительного комитета крестьянских Советов и вместе отправились на марш солидарности с кабинетом министров. Они шли четверками за мэром Шрейдером и министром снабжения Сергеем Прокоповичем. Захватив с собой хлеб и колбасу для министров и распевая «Марсельезу», группа из трехсот человек шла умирать за Временное правительство.
Они не преодолели и одного квартала. У канала революционеры преградили им путь.
«Мы требуем, чтобы нас пропустили! – кричали Шрейдер и Прокопович. – Мы отправляемся в Зимний дворец!»
Озадаченный матрос отказался их пропускать.
«Стреляйте, если хотите! – подстрекали участники марша. – Если вы настолько бессердечны, чтобы стрелять в русских и товарищей, то мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулеметами!»
Необычное противостояние продолжалось. Левые отказывались стрелять, правые требовали прохода и/или расстрела.
«А что вы сделаете?» – крикнул кто-то на матроса, упорно отказывающегося его убивать.
Рассказ Джона Рида о произошедшем дальше очень известен: «Тут появился другой матрос, очень раздраженный. «Мы вас прикладами! – решительно вскрикнул он. – А если понадобится, будем и стрелять. Ступайте домой, оставьте нас в покое!»
