разделились. Этих проблем, таким образом, они решили избегать. Поэтому те, кто остался в стороне (кадеты и социалисты – при этом последние не были склонны отговаривать первых от попыток захвата власти), были приятно удивлены тем, как гладко протекал процесс переговоров.
Англофил Милюков, хотя и был согласен с тем, что Николай II должен уйти, мечтал сохранить институт монархии. Можно ли было уговорить царя (размышлял он) отречься от престола в пользу своего сына при регентстве младшего брата Николая II, великого князя Михаила Александровича? Словно вспомнив про присутствовавших в зале левых сторонников республиканского строя, Милюков поспешил охарактеризовать эту пару как «больного ребенка… и полного глупца». Эта идея, по мнению Николая Чхеидзе, была нереалистична, а также неприемлема.
Было решено, что проблемные вопросы должны подождать до созыва Учредительного собрания, поэтому данный вопрос также был отложен. Участники переговоров договорились также отказаться от рассмотрения третьего пункта (из девяти) из списка Петросовета – о «демократической республике».
Чтобы на ближайшее время избежать неприятностей, Милюков, презрительно скривив рот, согласился не поднимать вопрос о выводе из города революционных войск. Он, однако, не мог смириться с принципом выбора офицеров. Для кадетов и правых это означало бы уничтожение армии. А как быть с Приказом № 1? Войска будут подчиняться правительству лишь до тех пор, пока его распоряжения не будут противоречить указаниям Петросовета? Эта идея казалась просто ужасной.
На этом этапе вмешался депутат Государственной думы Шульгин. Он никогда не был таким дипломатом, как Милюков. Если Петросовет располагает той властью, которая предусматривается данным приказом, холодно высказался он, то ему следовало бы немедленно арестовать думский комитет и самому создать правительство.
На самом деле, полные смятения социалисты сейчас меньше всего хотели бы брать в свои руки власть.
В этот момент переговоры были прерваны появлением возбужденной группы армейских офицеров, которые отозвали в сторону Шульгина.
У каждой революции есть свои загадки. К одной из них относится и это, словно тщательно выверенное по времени, появление офицеров. Их личности так и остались неизвестными, равно как то, что именно они сказали Шульгину. Но кем бы они ни были, они намекнули депутату Государственной думы, что той ночью исполнение пресловутого Приказа № 1 может обернуться кровопролитием. А возможно, даже массовым убийством офицеров.
Как бы там ни было, эта попытка заступничества за офицерский состав оказалась крайне важной. Вернувшись в зал переговоров, Шульгин согласился с тем, что Петросовет может не отменять Приказа № 1, – но ему следовало издать новый, который бы смягчил первый.
У думского комитета были свои требования. Он, в частности, настаивал на том, чтобы Исполком Петросовета восстановил дисциплину в войсках и должные отношения между солдатами и офицерами. Хотя признание данного факта и претило консерваторам, тем не менее им было ясно, что только Исполком Петросовета мог это сделать. Кроме того, Исполкому предстояло подтвердить легитимность Временного правительства, согласованного с думским комитетом.
Милюков приготовился отчаянно сражаться за выполнение этих требований – и он был приятно удивлен готовностью представителей Петросовета (точнее говоря, страстным желанием) согласиться с ними.
Было 3 часа ночи 2 марта, когда встреча завершилась. Тем не менее не все могли позволить себе отправиться спать: у некоторых были еще другие неотложные дела.
Вскоре после этого с Варшавского вокзала Петрограда, освещая себе путь в ночи, отправился странный короткий поезд всего лишь с двумя вагонами. Не считая охраны, он вез Шульгина и Александра Гучкова, консервативного октябриста – для того, чтобы изменить ход истории. Два правых политика взяли на себя неприятную задачу: они по доброй воле согласились встретиться с царем, чтобы попытаться убедить его отречься от престола.
На каждой станции по маршруту их движения платформу и их поезд пытались взять штурмом толпы солдат и гражданских, которые, невзирая на холод, воодушевленные революционными настроениями, отчаянно желая знать, что происходит в стране, постоянно вели ожесточенные споры. В Луге и Гатчине революционные солдаты встретили пассажиров с энтузиазмом: как представителям Государственной думы (так и, по мнению многих, самой революции), Гучкову и Шульгину пришлось выступать, не ограничиваясь кратким приветствием.
Забрезжило утро, затем наступил день, а взвинченные депутаты Государственной думы готовились к выполнению своей миссии – не зная, что это уже было излишне.
Одной из причин, по которой царь решил отправиться в Псков, являлось то, что оттуда была телеграфная связь со столицей. На узле связи в глубине Таврического дворца стоял телеграфный аппарат Хьюза. Изобретенный более полувека назад, он представлял собой сложную путаницу из латунных колесиков, проволоки и дерева, его черно-белая клавиатура имитировала клавиши фортепиано. На таких аппаратах при вращении печатающего барабана виртуозные операторы «набирали» тексты сообщений, и на другом конце связи появлялась длинная лента слов.
Россия являла собой обширную империю проводов, тянувшихся главным образом через почтовые отделения и вдоль железных дорог. По ним передавались новости о последних событиях и мнения разных источников, всевозможные сведения, слухи о расхождениях во мнениях, распоряжения и приказы, которые вносили путаницу и ясность, разносимые стаккато ключей и продырявленными лентами, и каждая сторона одновременно с другой надиктовывала свою формулировку обученным телеграфистам, сгорбившимся за своей клавиатурой.
В 3 часа 30 минут ночи, вскоре после ухода Гучкова и Шульгина, Родзянко связался по телеграфу с Псковом. На другом конце через своего телеграфиста совершенно осоловелый генерал-адъютант Рузский передал хорошие новости о том, что Николай II (который в тот момент, сидя в императорском поезде,
