персидских, армянских и других иммигрантов. Этот город был представлен мешаниной из средневековых и вполне современных зданий, над которыми возвышались угловатые зиккураты нефтяных вышек. В первом заседании Бакинского Совета приняли участие пятьдесят два делегата. Оно было открыто меньшевиком Григорием Айоло, председателем был избран Степан Шаумян, большевик, известный участием в легендарной нефтяной забастовке 1914 года. Однако наряду с этим Бакинский Совет с восторгом поддерживал идею социального мира и сотрудничал с Исполнительным комитетом общественных организаций, новой самозваной местной структурой, созданной на базе муниципальных властей.
Подобного рода сотрудничество (равно как и между меньшевиками и большевиками во многих губерниях) оказалось непродолжительным. Уже имели место исключения из этого временного правила. Так, матросы в Кронштадте, которые всегда отличались повышенной политической грамотностью, имели обыкновение вступать в самые радикальные группировки и занимать наиболее радикалистские позиции. Кронштадтский Совет контролировался большевиками, являвшимися приверженцами жесткой линии: анархистами и левыми эсерами, выступавшими против продолжения войны, которые уже оформились в особую фракцию.
Организационная структура эсеров расширялась. Их печатные издания, организации, агитационные курсы и различного рода комитеты разрастались. Их масштабы росли настолько быстро (среди рабочих, интеллигенции, крестьян и солдат, «крестьян в военной форме» – на которых партия эсеров традиционно обращала особое внимание), что среди некоторых эсеровских функционеров с большим партийным опытом определение «мартовские эсеры» (то есть те, кто вступил в партию из корыстных соображений после отречения царя в марте 1917 года) стало снисходительным названием новичков.
Традиционные для России крестьянские бунты в эти бурные революционные дни продолжались. 9 марта крестьянские беспорядки вспыхнули в Казанской губернии. 17 марта Временное правительство (достаточно нервозно) выступило с заявлением о том, что «земельный вопрос не может быть проведен в жизнь путем какого-либо захвата». Оно еще не раз будет обращаться к народным массам с подобного рода призывами. В итоге 25 марта оно было вынуждено ответить на крестьянские беспорядки провозглашением государственной монополии на зерно – и закупкой всего того, что не относилось к числу средств острой необходимости (животных или семян) по фиксированным ценам.
Но это было лишь временным решением вопроса. Земельная проблема оставалась в повестке дня.
«Демократия», или «народовластие», в 1917 году было в России социологическим термином, который обозначал массы (низшие классы), а также и политический метод. Для многих в эти пьянящие дни Александр Керенский являл собой пример «демократии». Его обожали. Художники рисовали его, ему посвящались различные значки и медали, поэты увековечивали его в потоке вирш.
Коллектив артистов московских театров обратился к Керенскому со следующими словами: «Вы олицетворяете идеал свободного гражданина, о котором мечтала человеческая душа много веков». Известный писатель Александр Куприн назвал его «непостижимым и непосредственным душевным преемником, божественным резонатором, таинственным выразителем воли народной».
«Для нас Керенский не является ни министром, ни оратором для народа, – говорилось в одной брошюре. – Он перестал быть просто человеком. Керенский – это символ революции». Согласно культовой логике религиозных диалектиков, статус Керенского как «министра-демократа», входившего одновременно и в правительство, и в Петросовет, был больше, чем просто сочетание двух постов, больше, чем их синтез. Это был апофеоз.
При князе Георгии Львове Временное правительство под давлением Петросовета активно занималось решением социальных вопросов. 12 марта оно отменило смертную казнь, на следующий день упразднило военные суды, оставив их лишь на фронте. 20 марта Временное правительство запретило дискриминацию по религиозному или национальному признаку.
«Произошло чудо, – писал поэт Александр Блок. – Ничего не запрещено… а случиться может что угодно». В каждом трамвае, в каждой очереди, при каждой деревенской встрече вспыхивали политические дебаты. Хаотически возникали новые праздники, происходило переосмысление событий Февральской революции. Сносились царистские статуи, некоторые из них специально выставлялись для этой цели.
В «революционном параде свободы» в Москве приняли участие сотни тысяч демонстрантов всех классов; кто-то устраивал молебны во время шествия, кто-то торжественно шел под революционными знаменами. Среди демонстрантов были и циркачи, которые вели верблюда со слоном (те были увешаны плакатами) и несли черный гроб с надписью «Старый режим», карлик изображал ненавистного бывшего министра внутренних дел Протопопова. Жители новой России читали новые книги, пели «Марсельезу» (ее новые варианты) и смотрели новые спектакли, которые зачастую заключались в непристойном изложении истории о свержении Романовых. Непочтительность являлась отмщением.
Раболепие 1905 года кануло в Лету. По всей бывшей империи граждане занимались тем, что Ричард Стайтс назвал «войной с символами». Они разрушали символы царской власти: портреты, статуи, гербы. Революционная лихорадка охватила даже тех, кого трудно было заподозрить в этом. Православные монахини и монахи вели радикальные дискуссии, смещали «реакционных» начальников. Высокопоставленные лица церкви жаловались на революционные настроения священнослужителей. Главный печатный орган церкви стал проводить настолько решительную «антицерковную» линию, что один из архимандритов, отец Тихон, назвал его «большевистским» рупором. В одном монастыре, как написал британский журналист Морган Филипс Прайс, была совершена «небольшая революция»: «монахи организовали забастовку и сместили настоятеля, который обратился с жалобой в Священный Синод… Монахи же смогли договориться с местными крестьянами о следующем: монастырь оставлял за собой часть земли, достаточную, чтобы прокормиться, а остальную он отдавал местной общине».
На многочисленных демонстрациях звучали поразительные требования, порой даже ущемляющие права самих демонстрантов. «Никаких чаевых!» –
