происходит, я не согласен».
Резко, с растущей уверенностью, он осудил вхождение социалистов в правительство и отметил, что коалиционное правительство не избавит от двоевластия. Он напомнил на заседании о «трех революционных заповедях: недоверие к буржуазии, контроль над собственными вождями и доверие к собственной революционной силе». Он обратился к притихшему залу: «Что же мы рекомендуем?» И ответил: должно быть не двоевластие, а
«Следующим вашим шагом, – заявил он, – будет передача всей власти в руки Советов». Эта формулировка вполне могла быть ленинской.
Когда Лев Троцкий покидал зал, ему аплодировали еще более бурно, чем когда он входил, – хотя большевики при его словах и насторожились.
Неудивительно, что через пять дней после триумфального выступления Троцкого Ленин предложил межрайонцам место в редакции газеты «Правда» – в том случае, если они присоединятся к большевикам. Он сделал аналогичное предложение даже левым меньшевикам-интернационалистам. Их лидер Мартов после длительной задержки и без особого содействия со стороны своих петроградских товарищей вернулся в столицу России, как и Ленин, на поезде (но значительно более длинном).
Со своей стороны, Троцкий, хотя, в принципе, больше и не возражал против такого объединения сил, однако не мог согласиться
С 7 по 12 мая в Петрограде была проведена первая Общероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП. В самый разгар ее работы в ней приняли участие левые лидеры меньшевиков Мартов, Павел Аксельрод и Александр Мартынов.
Как Мартов признался одному из своих друзей, он был потрясен тем, что его партия совершила «величайшую глупость», присоединившись к правительству даже без его обязательств прекратить войну. На конференции за день до его появления на ней уже был подтвержден этот принцип, и теперь его товарищей по эмиграции, интернационалистов, жестоко раскритиковали по вопросу «оборончества», поскольку Ираклий Церетели решительно высказывался в пользу выработки политической платформы оборонческого характера. Поддержать эти решения отказалась лишь небольшая группа меньшевиков-интернационалистов.
Когда Мартов попытался выступить с трибуны, все присутствовавшие недовольно загудели. Левые, ужаснувшись, осознали, что они оказались в изоляции. В Петрограде некоторые из левых меньшевиков, такие, например, как Юрий Ларин (он также был из числа межрайонцев), высказывались за выход из партии. Мартов решил вместо этого остаться в партии в составе оппозиционного блока, надеясь за время, оставшееся до партийного съезда, проведение которого планировалось в июле, завоевать доверие большинства партийцев.
Ставки были высокими; задачу, которую поставил перед собой Мартов, решить было чрезвычайно сложно. «К черту его! – кричали делегаты. – К черту! Не желаем слушать его!»
Несмотря на острые разногласия по вопросу возможного сотрудничества с кадетским правительством, оба крыла партии пока еще придерживались единой позиции в отношении того, что сам пролетариат не мог взять власть в свои руки. В тактическом плане эта доктрина обеспечивала меньшевистскому руководству (в первую очередь из числа умеренных) определенную (пусть даже несколько абстрактную) возможность сохранить политическое лицо.
Недавно примкнувший к большевикам Федор Дан с уважением относился к московским меньшевикам, считая их «старшими, мудрыми, начитанными товарищами», «весьма опытными рабочими», «рабочей аристократией» с впечатляющими знаниями и опытом – и наряду с этим отмечал, что их «революционный пыл охладился». Во время обсуждения на заводе «Апрельских тезисов» эти меньшевики, конечно же, высказывались против передачи власти Советам. Они детально, приводя различные цитаты, доказывали, что страна еще не была к этому готова, что «до того, как рабочие придут к власти, им еще придется многому научиться».
Как вспоминал Дан, «собрание внимательно выслушало всех докладчиков, однако уделило мало внимания меньшевистским аргументам о социалистической и буржуазно-демократической революции, которые подкреплялись цитатами из произведений Бебеля и Маркса… Большевики говорили более доступно: мы должны сохранять и укреплять власть, которую мы завоевали во время революции, ни в коем случае нельзя отдавать ее буржуазии; мы не должны ликвидировать Советы как органы власти, но должны передавать им власть».
Напряженность в стране с каждым месяцем нарастала. Среди солдат, рабочих и, самое главное, крестьян усиливались тревожные настроения и опасная озлобленность. Это по большей части пока еще не принимало явно политизированные формы, однако такая тенденция была чревата всплеском насилия.
В провинциях крестьянские выступления стали происходить все чаще, и это был весьма тревожный фактор. «Россия, – говорилось в печатном органе кадетов, газете «Речь», – превратилась в некий сумасшедший дом». Группы возмущенных крестьян, среди которых зачастую были и солдаты, грабили усадьбы, и это тоже случалось все чаще и чаще. Солдаты, несмотря на театрализованные проклятия и просьбы военного и морского министра Керенского, продолжали массово дезертировать. Дезертиры заполонили деревни и города. Искалеченные войной, пережившие психологическую травму, преступившие, по сути дела, закон, многие из них теперь стремились выжить, чтобы быть вовлеченными в новые ужасные дела.
И они были не единственными в своем роде. Уровень преступности резко пошел вверх: в этом году в Петрограде было гораздо больше убийств, чем в прошлом, некоторые были совершены словно напоказ и отличались особой жестокостью, что вызвало ужас и панику среди горожан. Дезертиры ворвались в
