цвета подобрала точно. Надо же мне сыграть в предложенную алхимиками игру!
Но дело продвигалось очень медленно. Мне по-прежнему было плохо, и слабость не прошла: мне с трудом удавалось выдавить немного краски. Оставалось надеяться, что оценка не будет зависеть от скорости. Когда я осмелилась прикоснуться кистью к холсту, дверь комнаты распахнулась и в студию вошла Шеридан в сопровождении подручного алхимика. У обоих в руках были подносы с чашками, и мне не надо было ждать объяснений директора: содержимое я определила по одному лишь запаху.
Кофе.
– Извините, что прерываю, – промурлыкала Шеридан с широкой фальшивой улыбкой. – В последнее время все столь усердно работали, что мы решили побаловать вас ванильным латте.
Я заморгала, изумленно глядя, как заключенные собираются вокруг нее и берут по чашке. Ванильный латте! Сколько раз я грезила именно о таком кофе, когда сидела в темной камере-одиночке и хлебала кашу-размазню? Пусть даже латте будет с пенкой и с массой сахара. Я не пила кофе три месяца, и первым моим порывом было подбежать к Шеридан и схватить чашку.
Но я не могла так поступить. Только не после почти неукротимой рвоты, которой я мучилась. Желудок и горло горели, и я понимала: если съем или выпью что-нибудь, помимо воды, все тотчас выйдет обратно. Манящий аромат терзал мой разум, но мой бедный раздраженный желудок оказался мудрее. Я сейчас и жидкую кашку не осилила бы, не говоря уже о кофе с его кислотностью.
– Сидни! – окликнула меня Шеридан, одарив меня фирменной улыбочкой, и приподняла поднос с оставшейся чашкой.
Я молча покачала головой, и она переставила латте на стол к Эддисон.
– Это – на всякий случай, если ты передумаешь, ладно?
Я впилась взглядом в латте. При этом я гадала, чего бы Шеридан больше хотелось: видеть мои страдания и лишения или наблюдать, как я рискну и меня вырвет в присутствии класса.
– Твой любимый? – тихо спросил чей-то голос.
Я была уверена, что ко мне никто не мог обращаться прямо, поэтому даже не сразу начала искать взглядом говорившего. С огромным усилием я оторвалась от созерцания ванильного латте и обнаружила, что ко мне обратился мой сосед – высокий худощавый и симпатичный парень лет на пять старше меня. Он носил очки в металлической оправе, вносившие вклад в образ интеллектуала… который был и без того характерен для алхимиков.
– Почему ты так решил? – негромко поинтересовалась я.
Он понимающе улыбнулся.
– Так всегда бывает. Когда новичок попадает на первое очищение, других «награждают» одним из любимых продуктов проштрафившегося. Извини, кстати, – он замолчал и сделал глоток латте. – Я уже целую вечность не пил кофе.
Я поморщилась и посмотрела себе под ноги:
– Чтоб ты провалился.
– Ты хотя бы устояла, – добавил он. – Не каждый справляется. Эддисон не любит, чтобы мы рисковали и распивали в студии горячие напитки, но еще меньше ей нравится, когда тут кого-то рвет.
Я покосилась на нашу преподавательницу, которая что-то внушала седовласому заключенному.
– Думаю, ей вообще мало что нравится. Не считая жевательной резинки.
Запах кофе в комнате усилился: он одновременно манил и вызывал отвращение. Отчаянно пытаясь отвлечься, я взялась за кисть и собралась изобразить виноградины, когда рядом кто-то осуждающе поцокал языком.
– Ты собралась прямо так начать? Если ты лишена правильных алхимических принципов, то алхимическая логика у тебя должна быть! Держи, – парень протянул мне карандаш. – Сделай набросок. Хотя бы нанеси сетку, чтобы ориентироваться.
– Не боишься, что я заражу твой карандаш? – выпалила я и прикусила язык.
Он засмеялся.
– Оставь его себе.
Я повернулась к холсту и внимательно на него посмотрела. Потом я осторожно разделила пространство на четыре части и постаралась зарисовать миску с фруктами, соблюдая правильную перспективу. В середине процесса я обнаружила, что мольберт для меня чересчур высок, что осложняло ситуацию, однако я не могла понять, как его отрегулировать. Заметив мою беспомощность, юноша наклонился и ловко установил мольберт на нужной высоте, после чего опять вернулся к своей работе.
– Спасибо, – произнесла я.
Холст с наброском свел на нет все удовольствие, которое мне мог бы доставить дружеский жест моего соседа. Я снова попыталась сделать зарисовку.
– Я сто раз видела, как мой парень так делал. Не думала, что сама буду рисовать в качестве извращенной «терапии».
– Твой парень – художник?