– Да, – напряженно ответила я, сомневаясь в том, хочу ли обсуждать щекотливую тему: из-за Шеридан ни для кого уже не было секретом, что мой бойфренд – морой.
Мой сосед смешливо фыркнул.
– Творческая натура? Любопытно. Обычно, когда сталкиваюсь с такими девушками, как ты, которые влюбляются в вампиров, то я слышу только о том, какие они симпатичные.
– А он и правда симпатичный, – призналась я.
А сколько таких, как я, он встречал?
Юноша качнул головой, продолжая рисовать.
– Конечно. Иначе ты ведь не стала бы рисковать, верно? Алхимики не влюбляются в мороев, если они не мрачно-романтичные.
– А я не говорила, что он мрачно-романтичный.
– Ага. Он – «симпатичный» вампир, который пишет картины. И ты подразумеваешь, что он не бывает мрачным?
Я покраснела.
– Иногда бывает. Ладно… часто.
Мой сосед тихо рассмеялся.
Мы замолчали, но юноша первым нарушил паузу.
– Я – Дункан, – представился он.
Я так удивилась, что у меня дрогнула рука – и в результате мой и без того неудачный банан превратился в месиво. Это были первые искренне вежливые слова, которые я услышала за три с лишним месяца.
– Я… Сидни, – на автомате ответила я.
– Знаю, – отозвался он. – Приятно познакомиться, Сидни.
У меня опять задрожали пальцы, и мне пришлось отложить кисть. Я выдержала месяцы лишений в темноте, вынесла враждебные взгляды и ругань товарищей по несчастью – загадочным образом перенесла медикаментозную тошноту, не выронив ни слезинки. Однако простое проявление дружелюбия, милый и совершенно обычный разговор… он выбил меня из колеи и едва не сломил меня, когда остальное не сработало. Внезапно я осознала, насколько я далека от всего: от Адриана, от друзей, от безопасности, от здравого рассудка. Та жизнь была потеряна. Я оказалась в удушающей атмосфере тюрьмы строгого режима, где каждым моим действием управляли люди, стремящиеся изменить мое мышление. И не было никакой ясности, когда я смогу отсюда выбраться.
– Ну-ка, прекрати, – резковато произнес Дункан. – Они обожают, когда кто-то плачет.
Я заморгала, справляясь со слезами, и, поспешно кивнув, взялась за кисть. Я приложила ее к холсту, едва следя за тем, что делаю. Дункан вернулся к своему мольберту и, глядя на холст, сказал:
– Ты, наверное, сумеешь съесть ужин. Но не увлекайся. Выбирай еду разумно, и пусть тебя не шокирует, если в меню окажется еще один твой любимый продукт.
– А они умеют быть убедительными? – проворчала я.
– Еще как. – Даже не глядя на Дункана, я поняла, что он улыбается. А он добавил – уже серьезным тоном: – Ты напомнила мне одну здешнюю знакомую. Мы подружились. Когда власти это засекли, она исчезла. Друзья – это броня, а они такого не любят.
Я ничего не ответила.
– Сидни, тебе ведь ясно, что я имею в виду? – уточнил Дункан.
– Ага.
– Вот и отлично. Потому что мне хотелось бы с тобой подружиться.
Прозвучал звонок, означающий окончание занятия, и Дункан принялся собирать свои вещи. Когда он направился к выходу, я вдруг спросила:
– Как ее звали? Подругу, которую увезли?
Он замер, и в его глазах промелькнула боль. Я пожалела о своем вопросе.
– Шанталь, – прошептал он. – Я не видел ее целый год.
Что-то в его голосе заставило меня заподозрить, что они были не просто друзьями. Но я не смогла думать об их отношениях, сосредоточившись на другом.
– Год!.. – повторила я и вздрогнула. – Что ты вообще натворил?
Он печально улыбнулся.
– Не забудь, я тебя предупредил насчет дружбы, Сидни.
Я кивнула. И когда Дункан больше со мной не общался, а присоединился к заключенным, которые глазели на меня и издевательски смеялись, я все поняла. Ему нельзя демонстрировать расположение ко мне, потому что за нами постоянно следят сотоварищи и наблюдатели-алхимики. Но слова Дункана