Вчера день у Маши был довольно плотно набит событиями.
Ездила с мамой в город, искали Машке обувку на зиму. Сидели в Шереметевском саду, рядом с “Академкнигой”. Позже туда явился и папся. Мама уходила в книжный магазин. Машка с папой играли. Папа устал и играл довольно лениво. Кроме того, он видел, что Машке хочется играть не с ним, а с девочками. А там, в саду, было очень много девочек и мальчиков из детского сада. Некоторые Машку задевали, на ходу втягивали в игру. Для них она— одна лишняя рыбка в том косяке, к которому принадлежат они сами. А для Машки— это событие.
Потом этот косяк куда-то уплыл.
Где же Машка?
Вижу— на противоположной скамейке две девочки поменьше Маши что-то делают, склонились, играют— в куклы, что ли? И Машка тоже там стоит. Потом, постояв рядом с девочками, поиграв с ними, возвращается ко мне. Минуту спустя я замечаю, что при ней нет ее белой сумочки. В сумочке— маленькая кукла, носовой платок и прочие шмутки.
Спрашиваю:
— А где твоя сумка?
— Девочки играют.
— Что же ты оставила ее? Они же разорвать и сломать ее могут. Они же маленькие.
Подошел, поговорил с девочками, деликатно и постепенно, одну за другой, выручил все Машины вещи. Машкин поступок понятен. Ведь мы учим ее, что надо быть “доброй, а не богатой”, и не только со своими, но и со всеми... А дети полушагов в вопросах морали не знают. Всё так всё. Со всеми так со всеми. Это взрослые, как писал Житков, облегчают себе жизнь компромиссами и “исключениями”: “Ведь не до идиотизма же! Бывают, знаете, такие случаи...” Нет, “таких случаев” дети не признают. Я знаю, что для взрослых (многих) герой моего рассказика “Честное слово”— идиот и растяпа. Мало ли что дал честное слово, ведь знает же, что ребята ушли, а стоит! Читатель-ребенок (если он еще не испорчен взрослыми) так никогда не подумает и не скажет...
ТЕТРАДЬ ОДИННАДЦАТАЯ
19.11.61. Воскресенье. Ленинград.
Азбукой не занимаемся. Еще не кончились октябрьские каникулы, а Машке они уже надоели.
— Хочу, чтобы кончились каникулы. Учиться хочу.
Но все-таки мы с мамой решили продлить Машкин отдых. Хотя я не уверен, что это именно “школьные” занятия утомляют и возбуждают ее. Нервный ребенок всегда найдет пищу для возбуждения и переживаний. Не вовне, так в себе, в воображении.
* * *
Мама купила ей крохотную куколку-голыша.
— Ой!— говорю.— У тебя еще одна дочка?!
— Да. Она совсем маленькая.
— Сколько же ей?
— Она вчера родилась. Ей один год всего.
И долго не могла понять: как это ей один день, когда всегда говорят или “год”, или “месяц”?!
— Поняла?— говорю.
— Нет.
Это она всегда честно заявляет: “Нет! Не поняла!”
Да, иногда кажется, что слишком часто и слишком поспешно прибегает она к этой формуле.
* * *
Вечером зовет из своей комнаты:
— Папочка!
— Что, Маша?
— Не забудь...
— Что не забудь?
Подхожу к постели.
— Ну, что тебе?
— Не забудь напомнить мне завтра.
И перечисляет, что именно ей нужно не забыть:
— Выгладить платье Сяо-Сяо, написать письмо бабушке, бусики на нитку надеть, поиграть в школу. Леночку Журба в гости пригласить...
И пальцы при этом загибает.
— Не забудешь? Напомнишь?
— Да, да, напомню.
— Не забудь! Пожалуйста! Обязательно!..
Это у нее новая навязчивость. Боится забыть. И пока не попросит напомнить, не уснет.
2.11.61.
Вчера гуляла с папой. Впрочем, прогулка эта ограничилась тем, что дошли до аптеки имени К.Либкнехта на Большом проспекте, получили кальций для Машки, купили витаминов и вернулись домой.
Заходили еще в магазин грампластинок, но ничего там не купили. Папа только почитал вслух список долгоиграющих новинок. А Машка все умоляла купить ей какую-то пластинку:
Слышала эту песенку где-то по радио. Кажется, в Дубулти. Или в Союзе писателей на елке.
Дома позволил ей побыть у меня. Разглядывала БСЭ, “Всемирную историю искусств”, немецкого Брема. Читала— с трудом, по складам, но самостоятельно. Я в это время сидел за столом, работал.
25.11.61.
Была в “школе”. Занималась сегодня неважно, на троечки.
А я учитель плохой. Сержусь. Вспыхиваю. Кипячусь. А ученики этого не любят, и им это не на пользу.
Лучше всего на Машку действует спокойный тон, а еще лучше— соревнование, игра на честолюбии.
Даешь ей хлористый кальций. Морщится. Стонет. Не хочет, не может проглотить его. Но стоит сказать: “Вот смотрите, ребята (или: “Вот смотрите, товарищи студенты”), какая у нас Марья Алексеевна! Принимает горькое лекарство и не морщится”,— и Машкин рот моментально отверзается, и отвратительный кальций безропотно проглатывается.
Или: “Сейчас выступит, прочтет стихотворение Корнея Чуковского, Маша Пантелеева. Она очень способная девочка, первая ученица”— и так далее.
Не знаю, такой ли уж это хороший способ, что-то подсказывает мне, что не очень хороший. Оставляя в стороне моральную его сомнительность, не является ли он тем же насилием, только более тонко замаскированным?
Как и в других случаях, надо знать и чувствовать меру.
* * *
На днях Маша мне говорит:
— Папочка, ты мне сделаешь такой ночевальник?
— Что еще? Какой ночевальник?
— Ну, такой... чик сделаешь— и зажжется. Маленький, на столике. Чтобы мне ночью самой пипи делать.
— Ночник, что ли?
— Да, да. Ночник! Лампочку!
27.11.61.
Уже довольно бегло пишет. И пишет самостоятельно, овладела тайной “фонетического письма”. Исписывает целые страницы словами, которых еще недавно не писала и написания которых не знала. Делает, конечно, ошибки: ище, катлетка, холва, жерав (жираф)— но это значит, что она пишет сознательно, понимает структуру слова и ищет способ для его написания.
Писала вчера письмо (даже два письма, одно впрок, к Новому году) бабушке. Уже почти не спрашивает: “Как писать?” Я диктую, она пишет.
28.11.61.
Часа два-три занимались приведением в порядок нашей детской библиотеки. Разобрали все книги и установили очередность в их чтении. Книги, которые будем читать в первую очередь, положили отдельно, на самое видное место; немецкие сложили с немецкими, книги второй очереди отставили в сторону. Отобрали довольно много дублетов— будем дарить их другим детям.
Машка самостоятельно читала (первые полтора-два часа) все названия книжек. Потом утомилась, стала сбиваться, и я некоторое время “подменял” ее.
Не могли, конечно, удержаться и кое-что читали не только на обложках. Например, попробовали читать “Короля Матиуша Первого”[ 18 ]. Это так хорошо, так непосредственно обращено к детскому сердцу, что Машка почти все понимала, хотя и там очень много не
