Ночью оставил ей две записки: одну, так сказать, общего характера, с просьбой тогда-то и тогда-то разбудить, а вторую, маленькую, вложил в руки Левы, а Леву посадил на стул возле Машкиной постели. На этой записочке написал:
“Маша, не буди маму, дай ей поспать”.
Машка утром проснулась, увидела у Левы в руках записку и первое, что сделала,— оглушительным криком разбудила маму:
— Ой, мамочка, мамочка, посмотри, какая прелесть!
Но тут же, бегло прочитав записку, пришла в ужас:
— Ой, что я наделала!
Вскочила, напялила туфли, подбежала к матери.
— Спи, мамсинька! Спи, моя хорошая. Я все сама.
Укутала мать одеялом, стала делать гимнастику, сложила и запихала в ящик постель, вынесла в коридор горшок... Мама лежала, прищурив глаза, и наблюдала.
Машка на цыпочках подходит и говорит:
— Спи, спи... Спишь? Ну, спи. Я потихоньку.
11.11.61.
Гуляли в Дивенском садике. Холодно, неуютно. У Машки ручонки совсем ледяные, нос посинел, но уходить не хочет:
— Еще! Еще!..
Не везет ей с подругами. Не умеет их привечать, не умеет держать себя с ними. Ласкова, предупредительна, нежна даже, но нет у нее никакого жизненного опыта, и это очень мешает ей. Знает она больше многих своих сверстниц и вместе с тем совершенный сосунок даже рядом с девочками младше ее.
Вот вчера пришла в сад девочка Марианна. Ей три года десять месяцев. С Машкой они уже знакомы, месяц назад вместе играли в “телефон”, Марианна не по возрасту большая, очень свободно держится, даже развязна. Увидела Машку:
— А-а-а! Давай в телефон играть?
Стали бестолково играть, Марианна не умеет, и Машка тоже не умеет. Она вообще ничему никого не может научить (кроме, может быть, азбуки, счета и прочей книжной премудрости). Всегда охотно поддается власти “коллектива” (любого) и других детей вообще. С совсем маленькими цацкаться не может. А вот если девочка или мальчик моложе ее на год-полтора, глядишь, через полчаса они уже командуют в игре, а Машка хоть и не понимает, а подчиняется им и при этом подчиняется с радостью.
А если девочек несколько и они не знакомы, Машку очень скоро отшивают. В чем же дело? Неинтересно с нею? Или дружбе— и даже простому знакомству— надо окрепнуть?
Вот и вчера. Пришла какая-то четырехлетняя Наташа, приятельница Марианны, грубо оттолкнула Машку и стала играть с Марианной.
Машка подавила вздох, как-то уже привычно отошла в сторону, села в качалку, стала качаться одна.
Когда мы выходили из сада, я сказал:
— Эта Наташа мне не очень нравится. А Марианна славная.
— Кто?
— Марианна.
— Да, она мне очень нравится.
И— никакой досады, раздражения, мстительных чувств.
12.11.61.
Пошли вчера— Маша с мамой и папой— гулять. Собирались дойти до Литейного, до аптеки, до книжных и других магазинов, но было так холодно, дул такой мерзкий пронзительный петербургский ветер, что прогулку отменили. Погуляли с полчаса в парке Ленина и вернулись к очагу...
* * *
Пересказывала “Девочку Лизу”. Там есть такое место: дядя по просьбе детей выпустил из клетки чижика, и дети кричат “ура”.
Машка так пересказала этот эпизод:
— Дети все обрадовались и стали кричать “караул”.
Пришлось объяснить, что есть некоторая разница между этими двумя словами.
13.11.61.
Третьего дня сошлись на кухне все члены нашей семьи, мама, Машка и я. Мама собирала пустые бутылки, нашла несколько водочных.
— Надо бы узнать, что с Валей,— сказал я.
И не успел закончить фразу, Машка вскрикивает:
— Только что подумала!
— О чем ты подумала?
— О тете Вале.
— Вот как! Это хорошо, что мы с тобой об одном и том же думаем. А что же ты о ней думала?
— Не скажу.
— Тайна?
— Да, тайна.
— Ну, хорошо, тайна так тайна.
— Ай, ай,— говорит мама.— Не хочешь папе и маме сказать!..
Машка повернулась ко мне.
— Тебе скажу.
— А маме нет?
— На ушко скажу.
— Ну?
Покраснела и— на ухо мне:
— Как Снегурочка растаяла.
Почему она сказала это только мне? Как поэт поэту? Ведь до сих пор она во всех случаях предпочитала маму... Одно могу сказать: это была не игра, не шутка. Образ тети Вали, которая появилась на ее горизонте, радовала ее хотя бы тем, что у нее был Толя, и вдруг неизвестно почему, волей каких-то роковых обстоятельств, исчезла, пропала, растворилась,— этот образ был ей очень дорог, и она боялась разбить его.
А мамочка наша, конечно, очень хорошо почувствовала прелесть этой детской мысли. И Машка не ее боялась. Она боялась гласности.
14.11.61.
Весь день гостил у нас дядя Ваня Халтурин.
Машка поражала его своей “воспитанностью”, “светскостью”, как он выражался. А он Машку— своими рассказами. Рассказывал о Гайдаре, с которым они много лет дружили.
* * *
Раздеваясь перед сном, говорила матери:
— Все-таки, мама, я думаю, что у Снегурочки папа и мама были глупые. Почему они отпустили ее на солнце? Если бы они были умные, они бы держали ее в тени, и она не растаяла бы...
15.11.61.
На днях ласкала меня, обнимала и вдруг говорит:
— Алексейчик ты мой... маленький... бездарненький!..
Мы с мамой, конечно, крепко посмеялись.
А сегодня она спрашивает у мамы:
— Что такое “бездарный”?
* * *
Сегодня же спросила:
— Что такое богатый?
Мама сказала:
— Это человек, у которого много денег и который другим не дает.
— А вещей?
— Да, и вещей тоже много.
— Ну, я буду всем давать— и деньги и вещи.— Потом подумала и спросила:— И чужим тоже?
— Да,— ответила мама.
Конечно, мама правильно сказала: богатство и скупость часто соседствуют. Но богатый и скупой все-таки не синонимы. Я прочел Машке державинские строчки о богатстве, “какого Крез не собирал”. Не поняла, но “понравилось”.
16.11.61.
Вечером вчера гуляли. Дошли до Зоопарка. Там уже темно, ворота и кассы закрыты, но на обратном пути мы с Машкой все-таки видели обезьянок... Да, и видели их, так сказать, в каникулярное, нерабочее время, дома, а не при исполнении служебных обязанностей... Верхние окошки обезьянника выходят в сторону парка. Если стать подальше от забора, можно увидеть мартышек и других четвероруких. Там очень светло, горят лампы дневного света, и видно, как обезьянки сидят, бегают, ходят, раскачиваются на трапециях, дремлют и укачивают обезьянышей. Я поднимал Машку над забором, и она смотрела.
17.11.61.
