И слышит Машкин глухой голос из-под одеяла:
— Уж если поешь “в кроватку”, то надо “дам ей мармеладку”!..
6.11.61.
С утра сегодня играет в школу. Играет— это значит— с куклами. Со мной не играет, со мной— настоящая школа.
А тут усадила всех своих кукол “за парты”, положила перед каждой маленькую книжечку (из тех, что я делал когда-то для Машки) и учит их:
— Андрюша, читай!
И за Андрюшу— другим голосом:
— Ле-на.
— Правильно! Лева, читай ты!
— Ня-тя.
— Что за Нятя! Не Нятя, а На-та!
Звонит в колокольчик (вместо колокольчика— музыкальная Манька-встанька, подарок тети Клавы).
Мы с мамой пришли:
— Можно, Марья Алексеевна?
Поднимается, пожимает нам руки.
— Пожалуйста. Здравствуйте.
Объясняет:
— Сейчас у нас перемена.
— Ах, вот как?
Уходя, мы прощаемся. Я говорю:
— Я— директор.
— Да, ты директор.
— А я кто?— спрашивает мама.
— А вы— сторожиха.
Сторожиха для нее, может быть, выше директора.
7.11.61.
Вчера вечером ходили на Неву, на Кировский мост, любовались кораблями, разукрашенными лампочками и флажками. Считали их. Насчитали десять больших кораблей и три подводных лодки. Да еще пол-”Авроры”. Другую половинку не видно, она за углом того дома, где учатся нахимовцы.
* * *
У нашей Машки даже праздник, даже предвкушение радостей, с ним связанных, может доставить огорчение и вызвать слезы.
Вчера вечером, раздевая Машку, мама говорила: вот, мол, завтра, если будет хорошая погода, пойдем гулять... Может быть, красненький флаг или шарик купим. Помнишь, как в прошлом году в этот день папа купил тебе шарики у цыганки?
Да, Маша помнит эти шарики. Как не помнить: еще на улице, по дороге к дому, эти цыганские шарики лопнули.
Уложив Машу, мама ушла на кухню. Думала— Машка спит. Моет посуду и вдруг сквозь шум воды слышит рев.
Бросает посуду, бежит в комнату.
— Что? что такое?
— Боюсь!!!
— Чего боишься?
— Бо-о-оюсь, что шар ло-о-опнет!..
Мама с трудом успокоила ее:
— Ну что ж, если лопнет,— может быть, папа еще купит.
Успокаиваясь, всхлипывая, говорит:
— Надо по... по... поближе к дому ку... ку... купить... чтобы не успел лопнуть.
* * *
Рассказывает, как мама и бабушка вспоминали летом покойного дядю Рачика:
— Бабушка плачет и мама... И мне тоже стало стыдно...
— Стыдно?
— Ну... я тоже чуть не заплакала. И из-за этого съела много варенья.
Дело-то было за столом, за вечерним чаем.
8.11.61.
Маша никогда не говорит нам с мамой неправду. Поэтому вчера меня очень расстроило и встревожило одно событие.
У Машки опять выскочили на ноге, выше колена, красные диатезные пятна. Значит, была нарушена диета, слопала что-нибудь неположенное.
Обедали они с мамой в молочной столовой на Большом проспекте.
Спрашиваю у Маши:
— Что вы ели?
— Сосиски.
— А горчицу ты случайно не ела?
— Ела.
— Кто же тебе дал?
— Мама.
— Мама?!!
Стучу в стенку, вызываю Элико.
— Не стучи... не надо... не зови,— мрачно говорит Машка. Понимаю, что сказала неправду.
Мама все-таки приходит. И приходит в негодование.
— Я? Тебе? Горчицу? Ты что выдумываешь?
Машка не смотрит на нее. Смотрит в землю.
— Нет, давала! Нет, давала!
И плачет при этом.
Что это? Попытка хоть в мечтах, хоть понарошку свернуть с проложенного родителями пути, “утвердить свое я”... Или шутка, которая вдруг поманила соблазном греха и вдруг так скверно для нее обернулась. Ведь плачет-то она от того, что сознает свое грехопадение. Ведь это, пожалуй, первая ложь в ее жизни. Именно ложь, а не выдумка, не фантазия. И клевета: “Мама давала...”
Замял этот разговор. Она сама все понимает. И сама себя казнит.
9.11.61.
Вчера был сухой прохладный день. Гуляли, ходили на Неву, любовались прекрасным зрелищем: корабли, с которых снята дешевая мишура лампочек, черные силуэты на фоне Ростральных колонн, изрыгающих мятущееся на ветру пламя. Дым. Закатное небо. Черная вода. Прожекторы.
Обедали “Под Розой”. Так мы прозвали молочную столовую, над которой живет Роза Григорьевна Виллер. Пять лет назад эта женщина помогла Машке появиться на свет. В столовой Машка самостоятельно, без запинки прочла аншлаг на стене “У нас не курят”.
Вообще ее образование достигло уже той стадии, когда она не может пройти мимо печатного слова, чтобы не остановиться и не прочесть это слово. Идет и читает: “Четыре-четыре (то есть “сорок четвертый”) Октябрь”, “Слава”, “Театр”, “Сегодня”, “Один год”, “Воды”, “Булочная”, “Сберегательная касса”, “Да здравствует”...
* * *
На днях самостоятельно прочла вывеску: “Вегетарианская столовая”. Спросила, что такое “вегетарианская”. Объяснил. Рассказал про Льва Толстого, который не ел мяса. Очень ей это понравилось. Ведь до мысли о том, что нехорошо убивать и есть животных, она дошла своим умом еще года два назад.
А перед праздниками была с мамой на Сытном рынке. Мама что-то покупала, стояла в очереди, оглянулась— Машки рядом нет. Кинулась искать ее. Через пять минут нашла— в мясном ряду. Видит, Машка стоит перед прилавком, что-то горячо говорит, а вокруг толпятся и смеются покупатели и продавцы... Подходит мама ближе и слышит:
— Вы зачем маленьких теленочков убиваете?! Вы знаете, что Лев Толстой даже котлет не ел!..
Какой-то красномордый мясник выскакивает из-за прилавка, хватает телячью голову и с хохотом тычет Машке в лицо:
— На, на, целуйся с ним!..
У Машки уже слезы в голосе.
— Вы нехорошие... Грузины лучше вас. Они мяса не едят. Они только апельсины и хурму продают.
На этом Машкина проповедь была прервана мамой.
Вечером я говорил с Машей на эту тему. А насчет грузин, которые питаются одними фруктами, разочаровывать ее не стал.
* * *
Третьего дня потеряла, оставила в автобусе, своего любимца— маленького плюшевого слоненка.
Думали, будут слезы. Нет, хоть бы что. Если бы слоненок на ее глазах упал, скажем в Неву,— это действительно было бы горем и даже трагедией. Если бы его схватил вор (или хотя бы незнакомая девочка), это было бы несчастьем. А сейчас она уверена, что “еще найдется”. Мало ли она в жизни теряла— и ведь почти все находилось. Папа найдет!..
* * *
