Когда я ей это говорил? Месяцев пять назад!
Что не надо— помнит, а что надо— забывает.
6.12.61.
Пришла Леночка Журба, которую мама и Маша встретили в парке и пригласили к нам.
Я уходил и успел только одну минуту полюбоваться Машкиной радостью. Видел, как она вела по коридору— из ванной в столовую— эту большую, грустную, немного неуклюжую, скованную в движениях девочку.
Да, времена меняются! Давно ли Маша была крохотной приготовишкой, обожавшей почти взрослую Леночку. И вот они почти сравнялись. А кое в чем Машка и обогнала Леночку. Правда, образованностью своей она щеголяет осторожно, деликатно, так как Леночка для нее по-прежнему кумир. Но все-таки щеголяет. Угощая Леночку чаем, сказала:
— Бери брот.
И тотчас, как бы между делом, пояснила:
— Это по-немецки.
* * *
Третьего дня, отправляясь с мамой на прогулку, взяла с собой лопатку. Лопата большая, неудобная, тащить ее трудно. Мама говорит:
— Ну дай, я понесу.
Машка мрачно ей отвечает:
— Что ты, не знаешь разве, что маленькие дети сами должны носить свои игрушки, а не заставлять взрослых таскать?
* * *
Что-то сказала маме. Та не расслышала, переспросила:
— Что? Не слышу...
— Интересно, о чем ты думала в этот момент,— не без ехидства говорит Машка. И другим тоном поясняет:— Это мне папа так очень часто говорит.
Сегодня солнечный день. Тает. С санками не погуляешь.
7.12.61.
Очень любит “удивлять”.
“Самолюбие, переходящее в тщеславие”,— говорит мама.
Ест вяло, то и дело подхныкивает:
— Не хочу!..
На лице усталость и отвращение. А тарелка еще на три четверти наполнена вегетарианским супом.
— А ну, интересно, успею я сосчитать по-немецки до двенадцати, пока ты съешь этот суп?!
И начинается увлекательное состязание, которое Машка неизменно выигрывает. Правда, не только из “самолюбия, переходящего в тщеславие”, но и по наивности, переходящей в глупость.
* * *
Чаще всего она “удивляет” маму. Меня считает скептиком и циником.
Вчера прибежала на кухню:
— Мама, посмотри, я сама туфли зашнуровала!
Мама вытаращила глаза:
— О-о-о-о!..
Машка сияет. Потом— горькая усмешка и презрительный жест в сторону моей комнаты:
— А его не удивишь никогда!..
8.12.61.
Была тетя Ляля. Играли в лото. Машка уже не в первый раз выступает в роли банкомета; вытаскивает из синего мешочка бочонки и объявляет:
— Шесть! Двадцать четыре! Сорок! Восемьдесят два! Семен Семенович!..
Ошибается редко. И ошибается, главным образом, на числах второго десятка, от десяти до двадцати, почему-то.
* * *
Вчера ночью (то есть третьего дня ночью) оставил записку:
“Дорогие мои спящие красавицы! Прошу разбудить тогда-то”— и так далее.
Машка уже давно читает эти утренние послания совершенно самостоятельно. Прочла и эту и с усмешкой говорит:
— Ты тоже, оказывается, в балерины попала!
Для нее “спящая красавица”, по-видимому, связано только с балетом. Что тут замешано слово спать, ей в голову не приходило.
10.12.61.
Утром забравшись к матери в постель, рассказывала ей сказку:
“Коровы устроили собрание и решили, что нельзя теленочков резать. Нельзя мясо есть.
А лев в Зоопарке захотел мяса и стал клетку ломать. А ему не дают. Он стал вырывать прутья и реветь.
Вдруг видит— идет Лев Толстой. Лев повернулся и ушел в клетку”.
* * *
Сегодня пять градусов мороза. Но снега почти нет. Поэтому вид за окном довольно тусклый. Хочу выйти с Машкой пораньше.
11.12.61.
Гуляли два часа. В Дивенском садике.
Катались с горки.
Машка совершенно не умеет вести себя в обществе детей и очень часто выглядит единицей среди ноликов. И, главное, сама себя так ощущает. Нет, не заносится, не “воображает”, а просто не может найти свое рядовое место в строю. Не видит, например, что на горку очередь. Способна на самой горке, на скате горы, нагнуться и начать поправлять штаны или застегивать ботик, не замечая, что за ней выстроилась очередь. Налетает на ребят. Все это только от недостатка опыта, от той тепличной (да, тепличной, хотя в этой теплице и открываются усиленно “форточки”) жизни, какой она у нас живет.
Достается ей, бедняге. Но без этого нельзя. В этом смысле надо ее муштровать, то есть приспосабливать к тому строевому темпу, в какой ей через год-два придется включиться.
13.12.61.
День зимний, солнечный, морозный. Окна по-декабрьски разукрашены узорами.
Каталась на санках с горки. Поначалу огорчала и даже возмущала меня. Влезет на невысокую горку, втащит туда салазки и кричит на весь сад:
— Папочка! Папсиночка! Дай ручку!
А сзади— очередь.
Я нарочно ушел подальше, не слушая ее жалобных криков.
И помогло.
Через час уже совсем самостоятельно втаскивала санки, самостоятельно усаживалась в них (правда, в не очень удобной позиции) и самостоятельно скатывалась. Даже другим детям помогала: поднимала кого-то, стряхивала снег.
* * *
Вчера вечером сидит в коридорчике на горшке и поет:
Мама говорит:
— Ты что поешь?
— Это я маленьких людоедиков укачиваю.
— Нашла кого укачивать! Противные, кусачие! Фу!
— Ах, мама! Это для нас маленькие людоедики нехорошие, а для своей мамы они хорошие.
14.12.61.
Засыпала вчера хорошо— отчасти потому, что много была на воздухе, набегалась, надышалась, отчасти же потому, что был выставлен (мамой) ультиматум: “Быстро уснешь— завтра будем вместе стирать: мама— большое белье, ты— маленькое, кукольное”.
Сегодня с утра во власти этой идеи.
15.12.61.
Весь день проторчала дома. Стирала белье. Полоскала, выжимала. Вешала на веревочках сушиться.
* * *
Мороз и сильный ветер. 14 градусов. Солнце. Но что-то безрадостное в этой белоглазой зиме.
16.12.61.
Занимались немецким и арифметикой.
Не перестаю удивляться чуду перевоплощения. Когда мы играем в школу и я наряду с ролью учителя Алексея Ивановича исполняю еще роли всех девочек и мальчиков, учителя Карла Карловича, директора Семена Федоровича и других,— Машка по-настоящему, по-зрительски, по-театральному, забывает, что перед ней стоит или сидит папа.
Есть у нас в классе девочка Ира Снегова, новенькая. Девочка туповатая, расхлябанная. Почему-то с первого дня она возненавидела Машу Пантелееву. Читая письменный текст, Машка прочла вместо ежик— ёмсик. С тех пор Ира Снегова не дает ей прохода, на каждом шагу дразнит:
— Ёмсик, ёмсик!!
