остановился слуга с подносом:
— Что угодно госпоже?
— Рулет и мясное ассорти из белого мяса.
Слуга немедленно положил это в мою закусочную тарелку, и я возблагодарила Исцелителя за то, что в пансионе нас учили правилам поведения за столом. К закусочной тарелке не полагалось ножа, а лишь двузубая вилка, и нужно было прилагать все усилия, чтобы при помощи этой вилки есть, не роняя ничего в тарелку.
У меня получилось. Тут виночерпий герцога налил вина в его чашу, слуги так же поступили с нашими бокалами.
— Ваше здоровье, господа, — негромко сказал герцог, приподнимая бокал.
Он пригубил вина, и я почувствовала, что атмосфера стала менее напряженной. Гости мессера Альбино принялись пить, есть и трещать меж собой так, будто до этого момента молчали, словно рыбы.
Едва подносы с закусками стали пустеть, слуги принялись обходить стол с несколькими супницами из фарфора густо-синего цвета, кажется, это чрезвычайно дорогой сорт фарфора, его называют «кобальтовый лоск». Было три вида супов: сырно-луковый с сухариками и мясными шариками, рыбный — из трех сортов рыбы и, как я слышала еще в пансионе, входящий в моду у знати суп из капусты, нескольких видов колбас и отварной свеклы.
Я решила попробовать модный суп. И что же? Он почти не отличался от тех щей, что готовила моя приемная мать в своем трактире! Эту знать с ее странными вкусами просто не поймешь.
К супу также подали вино, я отпила из бокала и услышала, как меня окликает Юлиан:
— Прелестнейшая Люция, неужто капустный суп так увлек вас, что вы не хотите одарить меня беседой?
Я посмотрела на Юлиана:
— Отнюдь. Просто этот суп удивил меня.
— Чем же? Капустой?
Я улыбнулась:
— Нет, тем, что в простонародье он называется «щи» и подается в любом приличном трактире за два с половиной сольдо порция. Разве что в трактире в него вместо колбасы кладут свиные шкварки.
— Откуда вы это знаете? — сделал большие глаза Юлиан.
— Так вышло, что свои ранние лета я провела в трактире, — со вздохом молвила я.
— Я вас обожаю! — томно прорычал Юлиан. — Наконец-то в этом гадючнике появилась хоть одна нормальная девушка. А то все виконтессы, принцессы да баронессы приезжают, а от них тоска зеленая! А вы знаете какие-нибудь трактирные песни?
— Множество. От «Только кружка эля на столе» и «Кордосский перевал, ветер западный» до «Я тебе не девочка, видишь — борода?»
— Восхитительно! Вы обучите им меня, и мы будем петь их дуэтом на первом же салонном вечере, который устроит герцог. Это будет незабываемо! Оливии тоже понравится. Кстати, что-то она не явилась к обеду.
— Вероятно, это из-за наказания, наложенного нынче на нее отцом.
— Странно, я ничего об этом не слышал. Впрочем, я был в западном крыле замка, там отличная библиотека — стоит взять любую из книг, начать читать, и после пяти строк тебя неизменно охватывает непреодолимая сонливость. Так что я все проспал над академическим трудом философа Николая Пизанского. Расскажите же мне, что натворила на сей раз наша драгоценная Оливия.
— Ох… Это была отвратительная насмешка над обрядом выноса и отпевания покойника. Оливия играла роль покойницы, а ее приспешники вырядились в монахов и священников.
— Вы сказали это таким тоном, будто осуждаете эту шалость.
— Осуждаю. И не в том дело, что я религиозна и благочестива, не подумайте, этого и в помине нет! Но я все-таки не зря грызла корки прописных истин в пансионе и одну истину выучила назубок: воруешь пирог — выясни сначала, кому он принадлежит.
— Я не понимаю вас.
— Есть вещи, которые делать просто
— Но ведь никто об этом не узнает. Я надеюсь.
— А если? И Оливию не спасет даже то, что ее отец — герцог и великий поэт, приближенный к королевской особе. Ему же еще и достанется на орехи — почему вырастил столь неблагочестивую дщерь! Разве непонятно?
— Так вы не за Оливию переживаете, а за герцога?
— Разумеется. Мессер Альбино — мой работодатель, а Оливию я еще толком и не знаю. Послушайте, предлагаю вам после этого обеда отправиться
