изложила ей события, что произошли в чулане.
— Обалдеть, — прошептала герцогиня, добрея на глазах. — В смысле, говорю, вот этот ВОРОТНИЧОК ОБАЛДЕННО СМОТРИТСЯ! Его и надену! Дай костыли, пошли в оранжерею!
— Не рано ли?!
— Самое то. По дороге забежишь на кухню, скажешь, чтобы уже подавали туда завтрак на четыре персоны. Да, и пусть прислуживает Фигаро. И садовник не лезет со своими секаторами!
Когда Оливия окрылена идеей, то она… окрылена. Тут приходится даже чуток ее притормаживать, особенно на поворотах, чтобы она не ускакала в светлое будущее без костылей.
На кухне прислуга еще, позевывая, пила свой утренний чай, как заявилась я и от имени герцогини Монтессори повелела накрывать завтрак в оранжерее — для герцога, его дочери, ее компаньонки и смиренного брата Юлиуса.
— Будет сделано, — сказала старшая кухарка. — А вы не знаете, сегодня Его Высокоблагочестие будет проповедовать с крыши?
— Не знаю, а что такое?
— Обещали ураганный ветер… Мы беспокоимся о здоровье Его Высокоблагочестия…
— И на крыше уже холодно. Яйца там не тухнут…
— Я все выясню, — успокоила я народ. — Вы, главное, с завтраком не подкачайте.
Слуги не подкачали. Когда мы с Оливией вошли в оранжерею, там уже стоял стол, накрытый парадной скатертью с монограммами и сервированный лучшим серебром. Возле стола стоял Фигаро.
— Доброе утро, герцогиня, — склонился он. — Доброе утро, госпожа Веронезе.
— Приветствуем тебя, Фигаро, и просим прощения за столь ранний завтрак.
— Не стоит. Его светлость не изволил ложиться всю ночь. Поэтому, полагаю, ранний завтрак ему будет даже полезен. Он сейчас придет.
— А брат Юлиус?
— Насколько мне известно, его уже разбудили. И он на пути в оранжерею.
Мы сели за стол, пряча в глазах жгучее нетерпение. Оливия уже глянула на драгоценную лейку, глянула на меня, немного погримасничала, изображая скуку и равнодушие, но тут, к нашему счастью, появился герцог Альбино. Да, на его лице отражались следы бессонной ночи, но вел он себя как обычно — холодно, сдержанно и подтянуто.
Я будто ненароком сделала из белой салфетки бантик и помахала им в сторону садового столика. Герцог уловил мой маневр и слегка побледнел. Хлопнула дверь оранжереи — то явил себя миру смиреннейший брат Юлиус.
— А вы уже все в сборе, — улыбнулся он, глядя на нашу компанию. — Какое чудное единение!
— Да, только вас и ждали, чтобы его нарушить, — ответствовал герцог.
— Так что же, — продолжал улыбаться брат Юлиус, — вы покажете мне стихи?
— Стихи подождут, — герцог улыбнулся не менее зловеще. — Я что-то ужасно проголодался, а сегодня на завтрак отличные профитроли с копченым угрем. Приятного аппетита!
В глазах смиренного брата промелькнуло нечто вроде коровьего бешенства, но он унял себя и принялся за профитроли, оладьи с маслом, паштет из цыплят, маринованную спаржу и белужью икру. Мы с Оливией вели себя, как лучшие выпускницы пансиона Святого Сердца — то есть щебетали о высоких материях и заумных вещах типа взаимосвязи бытия и сознания. Герцог поглядывал на нас и, похоже, раскусил наши актерские маневры, но, не будучи одарен талантом светского проедания ушей, помалкивал и запивал профитроли полусухим вином.
Но вот роковой завтрак окончен. Слуги убрали со стола, оставив только кувшин с теплым напитком из сахара, корицы и апельсинового сока — в оранжерее было прохладно, чай, не лето…
— Итак, — хлопнул ладонями по столу брат Юлиан. — Герцог Монтессори, что вы можете мне показать? Я имею в виду поэзию. Вашу.
— Фигаро, — бесстрастно молвил его светлость, — ступайте к садовому столику. Там есть лейка, повязанная белым бантом… Принесите то, что в ней находится.
— Да, ваша светлость.
В этот момент герцог посмотрел на меня взглядом, который мне не забыть до самого смертного часа.
Через полминуты Фигаро вернулся и протянул герцогу Альбино чуть запылившиеся бумаги.
— Подайте бумаги брату Юлиусу, — приказал великий поэт современности.
Тот схватил их, развернул, принялся просматривать, как скряга просматривает дебет и кредит своего банковского счета…
— Не может быть, — прошептал он. — Это невероятно! Но как?!
Герцог снова смотрел на меня и снова — взглядом, который не забудешь, даже если совсем без мозгов останешься.
— Почерк ваш, герцог, это, безусловно, ваш стиль, ваш характер, все… ваше.
