солонкой чек и деньги, включавшие щедрые чаевые.
«Ва-аще, прикол! — пыталась потом объяснить официантка своей подруге за барной стойкой. — Не, ты прикинь, Тань, ну сколько нужно времени, чтоб деньги пересчитать, ну, минута! Так ты слышь, Тань, поворачиваюсь, а второго уж тоже след простыл, только газета на столике! Я, Тань, ва-аще, от страха чуть в трусы не просыпалась!» — таращила официантка подведенные синими тенями глаза.
Глава десятая
Новые реалии
Если вам кто-то скажет, что бывают в жизни какие-то более яркие предзнаменования грядущих событий, чем те, которые выпали на долю Платона Зубова, — не верьте. Ничего более помпезного, чем тот фон, на котором восходила его звезда, придумать нельзя! И не важно, что пушки, салюты и фейерверки гремели совсем по другому поводу. Канонада в голове уже бывшего корнета звучала не менее оглушительная.
Вечером того же богатого на события дня, когда перевернулась татарская арба и когда Платон с пылающими щеками предстал пред взором императрицы с докладом о ранении Резанова, его пригласили отобедать в обществе личного камердинера императрицы и ее первых статс-дам Анны Протасовой и Марии Перекусихиной. Сам Платон слабо догадывался о предмете предстоящей беседы, но всезнающий двор уже затих в ожидании новой «государственной инициативы».
Обе статс-дамы оказались довольно фривольно одеты: накинутые поверх батистовых ночных рубах шелковые шлафроки то и дело игриво соскальзывали, обнажая холеные плечи фрейлин. В конце обеда дамы удалились в спальные покои огромного походного шатра, и им на смену в обеденную тихо вошел лейб-медик Роджерсон. Равнодушно сверкнув золотыми дужками своих окуляров, он попросил Платона снять штаны. Только тогда Зубов понял, что от него ждут.
Не многие в такой ситуации вот так запросто смогли бы собраться и с прытью застоявшегося жеребца ринуться в бой со своим мужским копьем наперевес. А уж победителями точно вышли бы единицы!
Платон же с поставленной задачей справился отменно. Как на вражеский редут ринулся он в спальню, где за кисейным пологом, томно раскинувшись на подушках, его ждали порозовевшие от желания фрейлины. Пофыркивая, как жеребец, сосредоточенно драл Платон царицыных наперсниц, ошалело повизгивающих от его молодецкой прыти. Что ни говорите, а молодость все же дело незаменимое! А если еще помноженная на отменные природные качества, то может порой горы свернуть. И Платон, которому не исполнилось еще и двадцати лет, свернул. Инстинкт подсказывал ему, что главное сейчас — не останавливаться. Что второй такой возможности ему не представится уже никогда. И когда в половине пятого утра за пологом шатра уже стал заниматься рассвет, а из опочивальни императорских «пробир-фрейлин» все еще доносились приглушенно-восторженное пыхтение и повизгивания, много повидавший на своем веку камердинер Захар пошел готовить новый флигель-адъютантский мундир. Было очевидно, что молодец экзаменацию прошел самым наилучшим образом, и завтра Захару предстоит вести его уже в другую опочивальню.
Ночное происшествие на постоялом дворе и в особенности внезапная смерть Макшаллана заставили Егорова принять меры предосторожности. Резанова в тот же час перевезли на другой постоялый двор. Теперь, когда его жизни ничто не угрожало, сделать это было не сложно. Сам Егоров, оставив на попечении Хрескова по-прежнему молчаливо смотрящего в одну точку несчастного подпрапорщика и выдав им по два рубля на водку — а чем же еще лечить бедного Григорьева? — отправился наконец в путь.
К тому времени, когда сержант добрался до Потемкина, императорский двор, завершив неделю грандиозных празднеств, наполненных бесконечными военными парадами, красочными маскарадами и пиршественными возлияниями, уже пустился через Судак и Феодосию в обратный путь.
К удивлению Егорова, «радостная новость» по поводу чудесного выздоровления Резанова не произвела на светлейшего никакого впечатления. Даже наоборот, Потемкин, как показалось Егорову, вдруг чем-то сильно озаботился. Видя такую странную реакцию, Егоров решил в подробности не вдаваться и о странном ночном происшествии и смерти доктора не докладывать. Видно было, что фельдмаршалу совершенно не до того, да и самому Егорову спустя неделю происшествие это уже не казалось таким мистическим. «Ну, помер дохтур, ну и что с того?! Не велика птица, чтоб об том его сиятельству докладать!» — рассудил про себя Егоров, пока Потемкин в задумчивости ходил по кабинету. И все равно приказ фельдмаршала оказался неожиданным: Егорову и гвардейцам надлежало в сей же час отправляться в дорогу — догонять поезд императрицы и по прибытии незамедлительно отрапортовать о возвращении в строй. А вот Резанову предписывалось задержаться в Симферополе до полного выздоровления, из-за чего он временно
