освобождался от несения службы до получения дальнейших приказаний.
Озадаченный Егоров, бряцнув шпорами и отсалютовав, отправился выполнять приказ, а светлейший, грузно опустившись в кресло, взял в руки перо, придвинул чернильницу и глубоко задумался.
Глава одиннадцатая
Заря новой эпохи
Императрица спешила в столицу. Теперь, когда все дипломатические формальности были соблюдены и ее миссия радушной хозяйки завершена, сопровождавшие Екатерину в этой поездке многочисленные иностранные посланники были либо оставлены, либо «отставлены» и отправлены докладывать своим правительствам о «грандиозных российских успехах». Екатерина же с тесным кругом приближенных и эскортом личной охраны гнала в Петербург, не жалея ни своих сил, ни лошадиных. Она все еще могла вскочить на коня и повести за собой, как когда-то в юности. Когда она с помощью гвардейцев выхватила власть из рук своего ненавистного муженька, царство ему небесное. Но это, конечно, образ. Сейчас вскакивать на коня ей, слава богу, не требовалось. Да и «вести за собой» и так молившихся на нее подданных труда не составляло.
По всему новому южному российскому тракту были построены станции, где лошадей императрицы меняли в первую очередь. Не обремененная более лишним грузом, а поезд Екатерины был сокращен в десять раз — от двухсот с лишним карет, повозок, тарантасов и кибиток до двадцати карет с гербами Романовых на лаковых черных боках, царица за считаные дни покрывала расстояния, на которые раньше уходили недели. Только пыль стояла столбом вдоль дороги. Но народ российский к пыли привыкший. С благоговением распластавшись в ней ниц, встречал он державный караван. А поднявшись с колен да отряхнувшись, мужики еще долго глядели вслед матушке-царице:
— Шутка ли сказать, саму Екатерину Великую свидеть пришлось!
— Да уж, не ждали, не гадали.
— Вот и жисть не зря прошла!
Только перед Курском Екатерина позволила себе сбавить ход и на несколько дней заперлась во дворце генерал-губернатора. Надо было отдохнуть и привести себя в порядок перед Москвой.
Накануне утром, когда императрица была еще в постели, камердинер Захар принес ей письмо. Обычно государыня вставала рано, полшестого, с утренним шоколадом или кофе просматривала корреспонденцию. Но в поездке она иногда позволяла себе расслабиться и понежиться в постели. Особенно теперь, когда у нее появилась «новая игрушка».
Захар, как обычно, тихо вошел в опочивальню. Императрица села в кровати. Ей даже не надо было спрашивать, от кого письмо. Только от одного человека Захар приносил ей конверты в любое время дня и ночи. Так оно и оказалось.
— Матушка, — Захар с поклоном поставил серебряный поднос на столик у изголовья кровати, — депеша с печатью светлейшего. Из Крыма.
— Вскрой! — коротко приказала императрица.
Захар осторожно сломал печать, развернул сложенное в конверт письмо и протянул его Екатерине.
— Смотри-ка ты, а Резанов-то оправился! — с удивлением воскликнула императрица.
При этих словах перина рядом с ней заходила ходуном, и из подушек «вынырнул» взъерошенный и заспанный Зубов.
— Помнишь, Платоша, благодетеля-то нашего? А говорили, несколько дней жизни осталось, вот и верь докторам апосля этого.
Платон нахмурился, настроение у него явно испортилось. Екатерина с усмешкой смотрела на нового любимчика, теребя ему что-то под одеялом. Зубов пыхтел, но противиться не смел.
— Ого, это у тебя, Платоша, от злости, что ли? — Императрица заливисто рассмеялась, распихивая перины с явным желанием полюбоваться творением своих рук. — Так тебя, mein su?er Junge, [11]надо злить почаще! Ну, иди сюда, мой жеребчик!
И императрица нырнула в перины, наваливаясь своими телесами на бедного Платона. Обращаясь к камердинеру, она томно добавила:
— Ступай, Захар. Отдай Державину письмо, пусть отпишет Григорию Александровичу, что мы повелеваем выдать Резанову тысячу рублей с
