Есть чем гордиться. Теперь можно со спокойной совестью возвращаться домой.
Разбудил меня утренний шум снаружи. Я растолкал напарника, и мы, скинув тулупы, выпустили Волка и выбрались на мороз следом. Будка стояла в лесу у землянок, именно сюда перебазировался штаб дивизии за эти три дня. Лошадь распрягли, обиходили, батько за этим строго следил. Неподалёку стоял приставленный к нам часовой. Потянувшись, я осмотрелся и поинтересовался у старшего политрука:
– Интересно, тут поесть можно где? Горяченького?
– Было бы неплохо, – оживился тот.
Вскоре я заметил торопливо идущего в мою сторону отца, видимо, его предупредили о моём отъезде. К сожалению, нормально попрощаться не получилось, в Москву уходила одна из тыловых колонн, и меня торопились посадить на неё. Ладно хоть, покормить от пуза успели, не забыв о Волке. Часть трофеев я отцу отдал: оба котелка, ТТ, часть мелочёвки с немцев. Радиостанцию приняли радисты из роты связи, вместе с батареями, а будку со всеми припасами забрал политотдел дивизии. Сразу лапу наложили. Батько Степан, попрощавшись, вернулся в свой батальон. Мы также простились с напарником, обменявшись адресами почт. Потом я поговорил с комдивом. Тот похлопал меня по плечу, сказал, что ему докладывали командиры полков о моих действиях, как-то странно и необычно я работал в роли снайпера, но на удивление очень продуктивно, это все признавали. Я ему посоветовал сформировать взвод снайперов личного подчинения и группу антиснайперов, чтобы можно было посылать их на разные участки, если там складывалось тяжёлое положение. Тот обещал подумать.
Мне выдали на руки карточку стрелка со всеми отметками, это мой документ, комдив и комиссар его подписали. Подарили дивизионный боевой листок, свежий, там снова нас поминали. Помимо этого нас с Ластиным сфотографировали на фоне будки. Я держал на сгибе руки винтовку, а у того на груди был трофейный автомат. Отец снимок потом пришлёт. Комдив пообещал представить меня к награде, добавив, что недоумевает, почему меня не наградили за те пять сбитых бомбардировщиков и уничтоженных немцев. На этой ноте мы и расстались. Отец захлопнул дверцу грузовика, и мы в составе колонны покатили в сторону столицы.
Вдруг машины стали останавливаться.
– Воздух! – крикнул водитель.
Миг – и кабина опустела.
Я взлетел в кузов, скинул санки и, прихватив Волка, отбежал в сторону и залёг. Жаль, маскхалат свёрнут в санках, на снегу я был хорошо виден.
За три дня работу немецкой авиации я увидел во второй раз, первые два дня погода нас радовала – нелётная, а вот на третий день, когда я полковника снял, рассмотрел, как те летали, и один раз бомбёжку вдалеке. И вот теперь второй раз. Три штурмовика поработали пушками и пулемётами, не тратя бомбы. Все шесть машин или полыхали, или были серьёзно повреждены. Единственная зенитка, счетверённые пулемёты, пыталась выставить заградительный огонь, но исчезла в пламени взрыва. Когда штурмовики полетели дальше в наш тыл, я встал, отряхнулся. Волк тоже встал, с интересом косясь в сторону горевшей техники, где было три дымных столба. Махнув рукой своему водителю, что, мол, сам доберусь, выбрался на дорогу.
Проверив поклажу, я прицепил санки к поясу и двинул своей дорогой. Волк бежал рядом, прислушиваясь к далёкой канонаде. Километр за километром мы прошли мимо небольшой деревни, где стояли какие-то машины, видимо, тыловая часть, потом в сторону видневшихся дымов. Немцы возвращались, но, как я заметил, не все, да ещё один серьёзно дымил, но тянул. Тут из-за туч вывалились пять наших «ястребков» и накинулись на шестёрку бомбардировщиков. Я остановился и, сделав несколько глотков из фляги, с интересом стал наблюдать за воздушным боем. Потеряв одного, наши лётчики сбили четыре бомбардировщика и серьёзно повредили пятый, который, снижаясь и оставляя дымный хвост, уходил в сторону передовой. Шестой удрал на бреющем. Отметив, где выбросился наш лётчик и где спускались немецкие пилоты, я довольно улыбнулся: вот можно и поохотиться. А что, одиннадцать утра всего, должно хватить времени. Парашютисты опускались кто в поле, а кто над лесом. Кроме парашюта нашего летуна, было девять немецких.
Сняв лыжи с санок, я застегнул крепления, взял в руки палки, сошёл с укатанной дороги и энергично двинул по полю в сторону нашего лётчика, но по пути перехватим двух немцев. Почувствовав сзади рывок и тяжесть, я обернулся и ухмыльнулся: Волк запрыгнул на санки и теперь лежал наверху, с интересом осматриваясь. Похоже, надоело ему самому идти. Сгонять его я пока не стал, пусть сил набирается, в моих планах на него были большие виды. Хотя следы в снегу и так видны, никуда от меня летуны не денутся. Вот только всех охватить я не смогу, слишком на большой площади их раскидало. А парашюты пригодятся, тот, что мы с отцом привезли, мамой и Таней охотно был превращён в разные изделия, благо швейная машинка у нас была, а тут ещё добыча. Фиг она от меня уйдёт.
Вооружён я был так себе. Один наган с десятком запасных патронов да бинокль. Всё остальное отдал отцу, человек он воюющий, ему нужнее. Хотя и в тылу, но, зная характер отца, уверен, будет выделять время на охоту. Стрелок он был не хуже меня.
Снег уже солидно выпал, шагнёшь – и проваливаешься, немцы быстро устанут, так что я на лыжах их догоню.
Заметив, что оба немца, отстегнув парашютные ремни, стали уходить в сторону леса, до которого километра полтора было, я только ругнулся. Не на то, что они уходят, на это мне плевать. Но оба купола лёгким ветерком начало сносить в сторону под моим яростным взглядом. Не будет обновок у семьи.
– А нет, будут, – хмыкнул я.
Поле тут неровное, по трофейной карте отмечено как заливной луг, так что осоки и высоких кустиков травы, пробивающихся из-под снега и не сгибающихся под ветром, хватало. Вот за какой-то такой кустик один купол и зацепился. Если бы его наполнил ветер, тот сорвался бы и полетел дальше, как
