— А-а… — сказал он. Подумал и добавил: — Эркешш махандарр!
— Это все, что ты понял?
— Ну… Я понял, что эта вот штука, она ну вроде как твой сынуля…
— Не вроде, а точно, а я — его папуля.
— Ага. И еще понял, что нашему миру гаплык, если ты не… — Тут его лицо приняло хитрое выражение. — Слушай, а как ты думаешь, может, гномы уцелеют, если забьются поглубже в пещеры?
— Это вряд ли, мой дорогой Гагабурк.
— И до конца света остается меньше года?
— Десять-одиннадцать месяцев… Так сказала богиня. Мир уже трещит по швам. Сначала его будто точит ржавчина… на первый взгляд незаметно, долгие сотни лет. А вот под конец распад происходит очень быстро… Талаши сказала, что до того, как прибыть к Оракулу, мы заметим первые признаки того самого, стремительного распада.
Олник наморщил лоб.
— Значит, тебе нужно прийти к колодцу Оракула, и… Дларма, но туда глубоко прыгать… и падать…
Я покатал зерно нового бога меж пальцами, поглядел на просвет. В глубине мерцают багряные искры. Яркие, живые, черт возьми — игривые!
— А можно потрогать? — Не дожидаясь разрешения, бывший напарник выхватил зерно и поднес к самым глазам. — Ух-х, красота-а-а…
Не знаю, откуда у гномов такой «талант» — ронять все ценное и нужное, но Олник обладал им сполна: не успел он договорить «красота-а-а», как Бог-в-Себе непостижимым образом вывернулся из его пальцев и запрыгал по направлению к ручью.
— Ой! — сказал гном. — Караул!
— Шмак… одявка! — крикнул я, вскочив.
— Да вот же он, вот! Хватай!
Я и схватил, в последний момент каким-то чудом умудрившись поймать зерно над водным потоком.
— Знаешь, даже ругать тебя не хочется.
Гном потупился.
— Да я… Слушай, прости! Я не хотел, правда! Ой…
Я спрятал Бога-в-Себе в хитрый пояс, рядышком с
— Молчи уж, горюшко! На чем я там остановился?
— На колодце Оракула. Ты туда, того, сиганешь.
— Так или иначе, но я должен это сделать. Колодец Оракула — единственные близкие врата во Внешний мир из мира Внутреннего. Так сказала Талаши. «Иные врата далеки и опасны», — вот что она сказала еще, и не захотела уточнять, дескать, мне этого знать не нужно. Спуститься — или вознестись — затея милая и несложная. Бог-в-Себе защитит меня от смерти там, и, как сказала Талаши, обережет и от Гритта.
— А здесь?
— Здесь? Нет, здесь он ничего не может сделать напрямую… Нельзя вмешиваться напрямую в дела смертных. Великая Торба, ты уже позабыл все, о чем я толковал!
Олник почесал в затылке.
— Это да, это я понимаю… А твоя богиня, она, стало быть, может?
— Она не из моего мира, закон невмешательства на нее не распространяется, вдобавок силы ее мизерны. Так придумал Творец, оберегая богов от конфликтов друг с другом. Ты бог только в своем мире, в чужом — ты гость, хотя и с божественным началом.
— А-а-а-а… ага! Слушай, голова от мыслей пухнет… А можно, я расскажу все Крессинде?
— Даже и не думай! Учти — проверю! Дай мне слово, что не расскажешь никому, пока не разрешу!
— Ох… Даю слово. Но… Негоже бросать товарища и друга… Я подумал: а что, если я, да еще Крессинда, сиганем в провал с тобой за компанию?
Эркешш же твою махандарр! Ручной ад в виде парочки влюбленных гномов — всегда с Фатиком. Приветствуем!
— Ни в коем случае! Бог-в-Себе может защитить только меня одного. Так что, придется самому… Выражаясь метафорически, меня вздернули за шкирку и бросили в терновый куст.
— Чего-о-о?
— Ну, это как если бы тебя насильно заставили жрать гуляш из зеленых гоблинов. — Я не упомянул, что богиня связала Бога-в-Себе с нитью моей жизни, что, если я его утрачу, скажем, если его у меня украдут, или того хуже — отберут, то умру — правда, я не уточнил у богини насчет того, как быстро меня постигнет гибель. Я не винил ее за это, пожалуй, это был хороший дополнительный стимул быстрее разобраться с делом. Ну а жизнь самого зерна была ограничена девятью месяцами. Если я не поспею к Источнику — Бог-в-Себе умрет. Ну а после — уже гарантированно настанет конец моему миру.
— Гуляш из гоблинов? Фу-у-у-у!
