сражения с японцами. Когда казалось, что самое страшное позади, война выиграна, а добрый дедушка-адмирал желает России и тебе в частности всего самого лучшего. Но и… Написанное в ожидании возможной гибели — я совсем не был уверен тогда, что доберусь до Владивостока… А помочь чем-то хотелось, ага. Помог, получается… Сижу тут, как вскормленный орел. За решеткой и в темнице… К слову говоря, адмирал ни разу не упоминал об этом письме впоследствии, хоть я и виделся с ним почти каждый божий день.
— А о чем оно было-то? А, животное? — машу я ладошкой своему потолочному соседу. Тому это не особо нравится, и паук вновь напрягается, замерев. Молчком: разумеется — не знает. А я-то помню! — А было оно, пожиратель насекомых, о судьбах все той же империи… Кратко, без конкретных дат, кажется, но — с основными событиями. Революция, Первая мировая… То есть наоборот. Поражение в русско-японской и Портсмутский мир. Дальше не заходил, и о расстреле Романовых также не заикался, по-моему. Точно, не упоминал! Получается, старина в очередной раз продал меня этому самому Витте? На фига вот только?
Паук глядит в полном недоумении. Признаться, я и сам не до конца понимаю, зачем адмирал это сделал (при условии, что предательство состоялось, конечно), и вполне солидарен с членистоногим в этом вопросе. И если передачу меня в руки Линевичу еще хоть как-то можно объяснить (задушевный разговор, пьянка, реальная помощь сухопутной армии, в конце концов)… То какого ляда передавать меня в руки премьеру страны, тем более что сам Рожественский, владея подобной информацией, мог бы на ней сыграть?! Ответа на этот вопрос я не знаю!..
Размышления прерывает громыхание дверного замка. Рыжий недотепа, едва не пристукнутый мною давеча, сменился еще ночью, и на его место заступил совсем уж неприглядный тип. Все столь же неразговорчивый и крайне здоровенный. Во всяком случае, когда тот забирал у меня «парашу», соблазна повторить трюк с прижатием к двери у меня не возникло — такой еще пристукнет ненароком… Кто тогда будет с Витте знакомиться?
Это действительно он. Рябое деревенское лицо мрачно заглядывает в камеру, чуть приоткрыв дверь. Квазимодо самый настоящий, ей-богу! Чур меня! На сей раз конвоир не один — за спиной маячит тот самый капитан, что меня арестовывал. Или ротмистр — до конца в местных званиях я так еще не разобрался, так как с жандармерией не сталкивался. Погоны капитанские.
Ну и какого вылупились? Полуголого чувака из будущего не видали? Так кондер установите — стану одетым. Боюсь только, до кондиционеров в тюремных камерах не доживет даже то, мое, будущее поколение… В России — точно.
Первым затянувшуюся паузу нарушает капитан. Ну или ротмистр:
— Одевайтесь.
Вот как? А че так официально? Где «пожалуйста», в конце концов? Все же реагирую максимально сдержанно:
— Мы куда-то приехали?
Если судить по размеренному стуку колес под ногами, то вряд ли. А быть выкинутым с поезда на ходу в мои планы пока не входит. Мало ли что у вас на уме?!. Тот, второй, эвон как смотрит… Лиходеем натуральным. И вообще — у меня третья по счету контузия, и скоро я потеряю им счет в принципе, а с ранеными так нельзя. Женевская конвенция и все дела!
— Прибудем через четверть часа… — Рожа у того вызывающе-недовольная. А в чем причина сего, а?
— Куда?..
А вот, собственно, и причина:
— Не «куда», а «куда, господин ротмистр Гвардейского жандармского полевого эскадрона его императорского величества», господин штатский! — произносит тот с откровенной издевкой.
Ах ты…
На лице того возникает удовлетворенная ухмылка. Словно у бабки-вахтерши, не пускающей тебя в общагу к любимой девушке. А ты стоишь такой, весь в белом и с цветами, и блеешь что-то вроде: «Ну, пожалуйста, у нее ведь день рождения!..» А она — ни в какую, причем с выраженным удовольствием. Кто сталкивался с подобными личностями, получившими в руки пусть небольшую, но все же власть, — поймет. Так вот, хрен я тебе буду блеять, козел… Пусть я даже теперь и штатский. Что там у вас за приказ, по словам рыжего? Беречь меня, как зеницу ока?..
Медленно, очень медленно я закладываю руки в карманы брюк. Оставляя большие пальцы снаружи — дитя улиц девяностых учить блатным замашкам совсем не треба. Сам преподам кому хочешь… После чего, отправив сквозь зубы торпедный плевок под ноги, раздельно, тщательно цедя каждое слово, проговариваю:
— Да пошел ты… Ротмистр туев! — Развернувшись на каблуках, неторопливо следую к деревянному ложу. Отказывая себе в удовольствии насладиться мордами остолбеневших жандармов. В особенности ротмистра — подобное унижение в глазах подчиненного явно не входило в его планы.
Не оборачиваясь, считаю про себя: «Раз, два…» «Три» подумать не успеваю — дверь за спиной злобно захлопывается. Так-то лучше!
Через десять минут я готов. Мятая гимнастерка без ремня и портупеи. С дырками на плечах вместо погон. Все те же руки в карманах — раз уж судьба распорядилась вновь сделать меня гражданским, буду теперь в роли парии, ей назло. Небритая вторые сутки морда и нечесаные волосы — тут как раз кстати. Ах да: нечищеные зубы плюс недельная немытость с вонючестью — тоже вполне сойдут. Пущай граф, или кто он там, Витте — насладится по полной. Обниматься еще полезть, что ли? Дескать, от потомков прародителям — пламенный, так сказать, поцелуй…
Ничего неожиданного не происходит — все так, как и предполагалось. После остановки поезда отпирается дверь, и двое жандармов под белы
