— Смотрите дальше, — кивает мне она. Глаза у нее отчего-то влажные.
Вновь осторожно просовываю голову внутрь. Из-под груды кирпичей, белые от пыли и окровавленные, начинают выбираться люди. Сперва один, следом еще несколько. Те, кто вылез, начинают быстро-быстро и будто как-то обреченно разбирать хаос завалов…
— Они что, снова будут ее строить?!. — доходит до меня наконец. — И так каждый раз? И… Все остальные?..
Девушка утвердительно кивает в ответ.
— Зачем?
— Это наказание… Тем, кто разрушал их при жизни.
В растрепанных чувствах я плотно закрываю удивительное зрелище.
— Хотите еще? — грустно смотрит на меня красавица.
Хочу. Молча подойдя к следующей двери, я надавливаю ручку.
Здесь тоже поле, только иное — с пожухлой травой и воронками, будто после артобстрела. Странно, как же так? До двери пара шагов, а все настолько изменилось?..
Тысячи солдат и офицеров в форме… Странно! Кто-то в мундире царского образца, а кто-то… Средь фуражек я отчетливо замечаю буденовские папахи со звездами, морские бескозырки… Дальше не разглядеть, ряды теряются вдали. Выстроены правильными шеренгами — батальон к батальону, полк к полку. Почему-то все на коленях, головы склонены вниз… Что такое? Это же армия?
Я просовываю голову глубже, и по ушам ударяет многоголосый, в миллион децибел, хор голосов:
«…Клянусь всемогущим Богом перед Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен его императорскому величеству, своему истинному и природному всемилостивейшему великому государю…»
Читают текст царской присяги, я слыхал его в девятьсот пятом. Но при чем тут… Я приглядываюсь внимательней — среди буденовок и фуражек нет- нет да и мелькают петлицы на защитном хаки. Что появились уже в устоявшемся СССР.
«…Но за оным, пока жив, следовать буду, и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному солдату надлежит…» — декламирует невероятных размеров хор.
И тут до меня наконец доходит. Я оборачиваюсь назад, осененный внезапной догадкой:
— Они… Все они нарушили?.. Изменили своей присяге?!.
— Да.
Не в силах закрыть эту дверь, я прислушиваюсь к финальным словам клятвы:
«…В заключение же сей моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь!»
Секундная пауза, и хор начинает вновь: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…»
Так и стоят они тут. В веках, в бесконечности. Бессчетное количество раз повторяя ту присягу, что так опрометчиво нарушили когда-то. На коленях, не в силах разогнуть спину и взглянуть вокруг, все повторяя и повторяя слова клятвы Богу и царю… Советскому Союзу… России…
И еще, церкви в предыдущей комнате, что возводятся и рушатся в безумном круговороте… И дальше — великое множество дверей, за которые страшно даже заглядывать. Я, кажется, догадываюсь, что это за место. Это…
— Скажите… — с трудом справившись с эмоциями, приваливаюсь я спиной к деревянному, в чудной ажурной резьбе, косяку. — Я видел в президиуме, с царем… Только что. Он…
Лицо ее резко меняется. Становясь из грустного очень серьезным и даже гневным.
— Он здесь. Только… Только испытание у него не как у большинства.
— Какое же?
Передо мной тут же рисуются раскаленные сковородки, черти с вилами… Огненная геенна и жуткие мучения с воплями большевистских вождей.
— Все проще и одновременно сложней… — Она будто читает мои мысли, вновь грустно улыбаясь. — Они вечно находятся с тем, с чем прожили внутри всю свою жизнь. И нет у них надежды на избавление от этого чувства…
Подойдя к двери напротив, та открывает ее сама. На сей раз я не заглядываю внутрь, все видно и без того.
Низенький человечек в пальто и кепке, что только что заседал в президиуме с царем, беспокойно ходит туда-обратно, меряя мелкими шагами небольшое помещение. Здесь нет рушащихся церквей, нет поля с воронками. Отсутствуют даже мифические сковороды и черти — просто комнатка размером не больше моей камеры в крепости. Но…
И тут меня накрывает. Из распахнутой створки, едва не сшибая с ног, чуть было не укладывая на пол в чудовищном спазме, на меня обрушивается чувство животного, первобытного, всепоглощающего страха. Ужаса, с которым не в силах совладать ни единая живая душа на земле…
Корчась в судорогах, я машу девушке рукой, и та закрывает жуткую камеру. Едва придя в себя, я спрашиваю:
— А как же колонный зал? Он ведь тоже там? С царем?..
— Здесь нет времени и пространства… — Она глядит на меня с грустной жалостью. — Там — удел помазанника, здесь — участь сменившего его… А
