«романтика» начинается. Похоже…
По моим мыслям и чувствам татаро-монгольским нашествием прошлась Елена Алексеевна. Внезапным и уверенным таким нашествием… Оставив в голове лишь вытоптанную лошадьми степь. С редкими проблесками устоявшегося там быта.
«Итак: в первую очередь, конечно, она! Во вторую…» — Я изо всех сил пинаю ногой валяющуюся на земле зеленоватого цвета бутыль. С жалобным звоном та откатывается подальше, явно стремясь убежать. Не тут-то было, стоять!
«…Во вторую: оказывается, завтра я еду на фронт… Зачем? А за тем, Слава, что так распорядился генерал Линевич. Который теперь тоже в курсях твоей временной аномалии…» — Трусливая бутыль опять настигнута. Носком ботинка отправляю ее в новое путешествие к валяющейся поблизости коллеге. Мусорно тут, как нигде! А еще прошлое… Тьфу!
«…В-третьих, Вячеслав: а за каким чертом я там нужен? Чем я, исключительно гражданский тип из будущего, могу помочь русско-японскому фронту? А?!» — По спине вдруг пробегает неприятный холодок. Узнаю его моментально: предвестник жизненных перипетий!
«…Мать его… И вообще: как я расставил мысленные приоритеты, дурень? Сперва, значит, Елена Алексеевна, потом все остальное? Включая войну и помощь? Не рановато ли? Влюбился? Я?!.» — Шарахнувшись, будто от змеи, я торопливо пинаю обе бутылки одновременно. С жалобным стоном те покорно катятся прочь.
«Помочь, помочь… Что там у них было-то вообще? Не помню же ни черта! Уже вон помог… Наврав Линевичу прирожественско, то бишь прилюдно… О наступлении, которого не было…» — Вновь поддевая ногой бутылки, я слышу позади какой-то шум. Однако продолжаю размышлять, не оборачиваясь.
Тактика Куропаткина была — на истощение. То есть вымотать силы японцев так, чтобы потом, типа когда-нибудь, перейти в решительное наступление. Учитывая, что снабжение японской армии осуществлялось весьма регулярно, — тактика крайне провальная. Ибо басурманина исправно кормили и одевали из родных пенатов… Оставив в покое бутыли, я рисую носком ботинка в грязи жирный крест. Железная дорога… Раз! Крест получается хоть и корявым, но для лужи сойдет.
Шум позади усиливается, но мне пока не до него. Что там у нас еще? Оружие? А что — оружие?.. Пулеметов было недостаточно вроде… Но к концу войны, кажется, увеличилось их количество, нет?..
Мысль о пулеметах не дает покоя, заставив даже присесть на корточки от волнения. Поближе к первому кресту… Что там с ними, родимыми? После напряженной секунды работы мысли рождается и ответ: а то, Слава, что на броненосцах имеется по десять «максимов»! Крайне ненужных и совсем новеньких. Плюс они же имеются и на крейсерах с миноносцами, кажется… Вполне возможно, и на вспомогачах. А вот в армии их — очень не хватает! Пока я торопливо рисую бутылкой крест номер два, шум позади материализуется в крики:
— …Сюда, я тебе сказал! Чего глаза выкатил как баран, сволочь? Ты, ты… Долговязый!..
Я удивленно оглядываюсь.
Из подкатившей к пирсу повозки, едва шевеля языком и иными конечностями, взывает к «суворовским» матросам нечто. В форме мичмана и абсолютно незнакомой наружности. Похоже, новенький и к нам. Вместо кого-то из убитых…
Изрядно перепивший юнец, наполовину высунувшись из извозчичьей двуколки, продолжает орать:
— …Подошел… Так, голубчик! Взял чемодан, отнес к причалу… Да осторожней, скотина, не то зубы вышибу, стервецу… — Высокий матрос молча берет чемодан из забитого багажного отделения. Лишь желваки на хмуром лице живут своей, отдельной от хозяина жизнью. Парень — из прислуги двенадцатидюймового орудия, хорошо его помню по походу. Смотрю на Кульнева — тот, оставив ушко дамы в покое, также наблюдает за происходящим.
М-да… А после еще удивляются: откуда бунты на «Потемкине» да восстания по России-матушке?
Мичман меж тем никак не угомонится:
— …Вот же, тварь бесхребетная… Иди сюда!.. Я кому говорил: осторожней, гад?.. Получи леща!.. — Сделав широкий размах и не рассчитав равновесия, он позорно вываливается из повозки прямиком в уличную пыль.
Не сговариваясь, мы с Кульневым тут же оказываемся рядом:
— Разойтись… Десять шагов назад, быстро! — Младший артиллерист лишь едва кивает матросам. Пространство вокруг мгновенно пустеет.
— А чего тако… — пытаясь подняться, развязно мычит жертва Бахуса. Наконец, с трудом сев, выкатывает глаза на нас: — Коллеги, приветс…
— Значит, слушайте меня, господин мичман… — Кульнев едва сдерживается, присаживаясь на корточки. — Вы на «Суворов»? — Тихий голос не сулит ничего хорошего.
— Да, а что, собст…
— Вы позорите мундир своим поведением, мичман… И нам вы пока — не коллега! — Кулаки его сжимаются. — Еще слово матросам — и я за себя не… — Кульнев не договаривает.
Поразительно видеть, как человек трезвеет на глазах. Только что перед тобой кривлялось пьяное быдло, а вот на тебе: уже стоит на ногах вполне офицер, почти как настоящий:
— Господа, я…
