граффити слопало последние буквы. Фонари будто потускнели, здесь их было один на квартал.
У проезда Делирия автобус с грохотом завернул за угол, прокатился двадцать-тридцать футов и, дернувшись, резко остановился. Водитель обернулся в салон, кондуктор тяжело поднялся и с видом палача, направляющегося к эшафоту, двинулся по проходу. Автобус встал перед самым дрянным домом с квартирами в аренду, на самой захудалой улочке из всех, что они миновали. Темное узкое здание выглядело так, будто соседние выдавили его вверх.
Я не буду здесь выходить, сказала Минога. Пожалуйста, не заставляйте меня.
Кондуктор продолжал неумолимо шагать вперед, пока не достиг ряда Миноги. Она стремительно отодвинулась на последнее сиденье.
Как мне попасть домой? Что я должна сделать?
— Меня достал твой скулеж, — сказал кондуктор и, потянувшись вперед, сцапал ее запястье своей ручищей. — И ты сама достала.
Что я должна сделать?
— Можешь свернуться клубком и подохнуть на улице.
Он вытянул ее с сиденья в проход, будто она весила не больше котенка. Водитель захохотал. Она попыталась завизжать, но лишь сухой хрип вырвался из горла.
Кондуктор подтащил ее к площадке и вышвырнул из автобуса. Минога хотела запрыгнуть обратно, но кондуктор выставил локоть, загораживая дверь. Автобус рванул прочь и растворился в ночи.
Фонарь с чахлой дуговой лампой будто повернул свою идиотскую голову к ней. Может, дурацкий фонарь интересовался, что она будет делать? И тут она уловила, словно подсказку, едва слышный шорох, прилетевший от жуткого здания, перед которым ее высадили.
Желая рассмотреть дом получше, она сделала к нему шаг. Щелкнул замок. Сердце пропустило удар. Над ступенями приоткрылась дверь — не более чем на четверть дюйма.
Что-то ждало ее, ждало, что она поднимется и войдет. В окне верхнего этажа будто дрогнула занавеска. Ее приглашали? Глупый, глупый вопрос. Ну конечно, ее приглашали в этот жалкий дом, в приют бед, слез и убитых надежд. Но с какой стати она должна?..
И тут словно вся безмятежность, когда-то обитавшая за этой дверью, вдруг, как благоухание, окутала Миногу. Восхитительная красота заговорила из самого средоточия радости, изысканная, острая боль сжала сердце осознанием потери. Минога чувствовала, будто в душе поднялся тяжелый занавес и ей открылось изначальное знание, глубокое понимание пронзительной грусти, непомерной красоты и радости каждого мгновения жизни на земле. Почти так же быстро, как появилось, ощущение раскрытого смысла ускользнуло, и она поняла, что ей никогда не удастся вспомнить тот потрясающий миг во всех его взаимосвязанных, головокружительных деталях. Он не просто оставил ее: он исчез без следа.
— Так оно и было, — сказала Минога, — я сохранила то малое, что удалось удержать.
Следующее, о чем она подумала: неважно, чего ей будет это стоить, но она должна войти в этот удивительный дом как можно скорее.
— Простите мне эти слезы, — сказала Минога.
Рассказывая о странном доме, она и правда ревела, как девчонка.
— Ли?
Я забрал у нее комок влажных салфеток и подал сухие, сложенные.
— Ох, это тяжко, — проговорила она. — Пожалуйста, побудьте рядом.
— Мы никуда не уходим, — сказал я. — Продолжать можешь?
— О да. — Она улыбнулась. — Если вытерпишь ты — смогу и я.
Ноги тряслись и отказывались повиноваться, но она заставила их донести себя до нижней ступеньки. Радость от осознания великого смысла не покидала ее.
Минога поднялась на крыльцо и помедлила — дверь оставалась приоткрытой на полдюйма. За щелью не просматривалось ничего, угольно-черная темень. Вся затея показалась ей сомнительной и очень опасной. Бандит в форме автобусного кондуктора вышвырнул ее на улицу перед зловещим, готовым вот-вот рухнуть зданием: и что же, она должна войти? По совету демона?
Трясущейся рукой она коснулась шершавого от растрескавшейся краски края двери.
А краска будто совсем не имела цвета. Минога не верила в существование бесцветного, однако вот оно: не серое и не белое, не зеленое и не желтое, не алебастровое и не слоновой кости. Слабый свет дугового фонаря разбавлял кромешную темноту, и в этом сером полумраке краска чуть мерцала.
Миноге казалось, что она нерешительно топчется на пороге бездны, как Бретт Милстрэп, только бездны пострашней. Она сказала себе: «Меня привезли сюда, хоть и силой, и все окажется напрасным, если я не войду». Открыла дверь и шагнула в недра старого дома.
Первое впечатление — что ничего не произошло — накатило мрачной волной разочарования. Она ожидала раскрытия тайны, ключа к великой загадке о красоте, радости и боли. А оказалась всего лишь между облупившейся кривой дверью и темной, ненадежной на вид лестницей в замусоренной
