пятьдесят-шестьдесят запросов в месяц.
Дон развернулся на стуле лицом к Гринграссу.
— Я посчитаю за честь поддерживать отношения с Гути, в смысле с Говардом. Да я готов приходить к нему каждый день, пока ему самому не осточертеет.
— И еще мне потребуются подробные, добросовестные отчеты по этому пациенту. Скажем, ежемесячные. Первые, по крайней мере, двадцать четыре месяца.
— Вы хотите ежемесячные отчеты? — спросил Дон. — Тпру, Нелли. Думаю, это мы поручим нашему писателю.
— Не уверен, что доктор имел в виду нас с тобой.
— Верно, мистер Гарвелл. Я планирую получать отчеты из реабилитационного центра, который примет Говарда. Ведь Говард в определенном смысле всегда будет оставаться моим пациентом. И вполне естественно, чтобы меня постоянно держали в курсе его состояния.
— Ну, в этом-то препятствий быть не должно?
— Не должно, — сказал доктор Гринграсс и положил руки на стол. — Самая большая проблема, что мы все страшно расстроимся, когда и если Говард уедет от нас. Особенно Парджита.
— Я пообещал ей, что она сможет приезжать к нам, — сказал я.
— Вы очень добры, мистер Гарвелл. Ну что ж, пойдемте к нашему пациенту?
В помещении, окрашенном так же ярко, как классная комната дошкольного учреждения, на краешке аккуратно заправленной кровати сидел Говард Блай, одетый в красную рубашку поло, чуть ему маловатую, полосатый комбинезон, застиранный до такой степени, что деним стал мягким, как кашемир, и сияющие желтые грубые башмаки «Тимберленд». Выглядел он прекрасно. Редкие волосы зачесаны назад и приглажены, безмятежные голубые глаза светятся радостью и возбуждением.
— На тебе башмаки, которые ты надеваешь в день рождения, — заметил, улыбаясь, Гринграсс и повернулся к нам. — Мы выдали их Говарду в прошлом году. Он надевает их в исключительных случаях.
— Да, именно так, — проговорил Говард. — Я люблю свои «тимбы».
— Ты можешь отправиться в сад, посидеть за столом для пикника. Хорошее место для беседы.
— Я сегодня буду говорить, — сказал Говард, просияв. — Я буду рассказывать вам. Это будет не как в прошлый раз.
— Теперь ты себя лучше чувствуешь, — сказал Гринграсс.
Мы стояли, выстроившись вдоль кровати Гути, как доктора на обходе.
Гути кивнул:
— Кроха и Лиминоги вернулись, живые и здоровые.
— Кроха и кто?
Говард Блай широко улыбнулся.
— Говард, как ты назвал мистера Гарвелла?
Улыбка стала еще шире:
— Лиминоги. Потому что он такой и есть. Он был Двойняшкой, а теперь он Лиминоги.
— А, — дошло до меня, — понял. Я — Ли Миноги.
— Ну конечно, вот ты кто сейчас, — сказал Гути. — И мне лучше, потому что ты и Кроха вернулись в Мэдисон. Но сейчас, пожалуйста, пустите меня на улицу с моими друзьями.
— Говард, ты что-то скрываешь от меня?
Говард моргнул и улыбнулся:
— «Не более чем легкое мерцание сумерек».
— Откуда эта цитата?
— «Пари миссис Пемброук», Ламар Ван Гунден. «Перманент Пресс», «Нью-Йорк, Нью-Йорк», тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год. Я нашел ее за диваном в комнате отдыха, но когда заглянул туда позже — книги не было.
— Думаю, вам, джентльмены, пора проводить вашего друга в сад, — сказал доктор Гринграсс. — Когда он начинает придумывать книжки, это значит, я ему надоел.
— Он думает, я сочиняю, но книга «Пари миссис Пемброук» существовала, — сказал Говард. — Я никогда не выдумываю книги. Чтобы их выдумывать, надо быть писателем.
Мы неторопливо шагали под теплым солнышком к столу для пикников, укрывшемуся в тени мощного дуба с раскидистой кроной.
