Там, где мы служили

— Можно возвращаться. — Фишер посмотрел на верхушки деревьев. — Домой, больше нам тут делать нечего…

Через холмы снова шли колонной с охранением на флангах и впереди, в голове строя. Джеку хорошо это запомнилось: цепочки фигур среди серого пространства с редкими зелеными пятнами, несколько неподвижных, вглядывающихся в обе стороны дозорных, и тучи, через которые расплывчато просвечивало солнце. Слышно было, как напевает Андрей.

Этой ночью снова будет дождь…
Свет ракеты разорвет густую полночь,
И сирены вой, как острый нож,
Снова позовет меня на помощь…

Я ногами в землю врос.
(Это мне потом приснится!)
Эти дальние холмы —
Мира нашего граница!

Буду долго вспоминать
Продуваемые ветром,
Не дающие мне спать
Сорок восемь километров…[60]

* * *

Вышли к границе холмов на вторые сутки, уже в темноте. Странно, но за взводом не были высланы БМП, хотя предупредили! Джек, настроившийся уже доехать до лагеря, мысленно взбесился, как только может взбеситься усталый солдат, которого вынудили снова что-то делать. Фишер шел и хладнокровно чертыхался… но потом словно споткнулся:

— Что это?!

Над лагерем метнулись, сталкиваясь, лучи прожекторов — и дальше, дальше, по всей линии влево и вправо и в тыл. Лучи плясали безумный танец, кто-то менял цветные фильтры, выписывал в небе вензеля. Потом вслед за лучами в небо вонзились сотни трассерных очередей — стреляли длинными, и треск автоматической пальбы несся по округе.

— Если это нас встречают, это, право, слишком… — тихо пробормотал Дик.

— Может, нам тоже пострелять? — предложил кто-то.

— Отставить! — рявкнул Фишер, удивленный и рассерженный. — Мазл! У них там что, скапази у всех?!

— Э, а сегодня у нас не Ватерлоо?[61] — спросил Джимми Кин из первого. Фишер мельком глянул на часы:

— Да нет, неделя еще… А на думми вик[62] так не бесятся…

Почти бегом — откуда и силы взялись! — подгоняя бандита, уже сутки шедшего своими ногами, взвод заторопился к внезапно сошедшему с ума лагерю.

— Похоже на новое возвращение Солнца, — на бегу поделился впечатлениями Андрей.

Джек кивнул — он знал, как выглядел этот день, даже хронику видел.

Картина лагеря между тем поражала своей фееричностью, и чем ближе они подходили, тем ясней слышались шум, крики, песни — короче, картина сумасшедшего, безоглядного веселья.

Недоумение усилилось, когда их окликнули у прохода через передовую:

— Стой, кто идет?!

— София! — отозвался Фишер.

— Саутгемптон! — навстречу шагнул парень из стрелковой роты. Он улыбался так, словно увидел своих оживших предков, и улыбка выглядела до такой степени дебильно, что Фишер резко спросил:

— Вы пьяны, рядовой?!