хорошему их попытки не приводили. Обычно все заканчивалось одержанием, да еще таким, что сому после этого можно было пустить разве что на удобрения. И вот Психопомп дозволяет держать обнуленную дома. Советует читать ей детские книжки, петь песенки. Ты болезненно поморщился. Петь песенки. Играть в ладушки. Обращаться, как с новорожденной или с грудным ребенком. Что самое страшное, его метод работал. Марина уже улыбалась тебе, гулила, сучила руками и ногами. Головку держала хорошо. Как трехмесячная, сказал тебе удивленный врач. Глядишь, еще полгода-год – назовет папой. Но женой уже не станет никогда.
– Марина отлично. Спасибо, Крылатый бог. Принесу тебе в жертву черного козленка, – ответил ты.
– Принеси-принеси. Да не забудь слить кровь в бронзовую чашу, а не в больничную утку, как сделал в прошлый раз, – осклабился меченый Гептарх, любитель нездоровых экспериментов. – И еще одно. Ты, кажется, задумал обратиться за помощью к Трехтелой? Так вот, не ходи.
Не поперхнуться тебе, кажется, помогла лишь натренированная годами выдержка. Рассеченная шрамом физиономия расплылась в широкой улыбке. Пугающе обаятельной и искренней.
– Что? Естественно, я знаю о намерениях своих сотрудников раньше, чем они сами узнают о них. Быстрый я бог, в конце-то концов, или хрен звериный? В общем, повторяю, не ходи к ней. Помочь не поможет, а оттрахать попытается.
– Ей что, трахать некого? – угрюмо удивился ты.
– Почему некого? Весь полис. Вся страна. Весь мир. Но это не отменяет приятности каждого отдельного случая.
– Ха-ха… Орфика изловить?
– Зачем его ловить? Сам подтянется. Этих зануд хлебом не корми, дай толику внимания.
– А если это он?
– Кто – он?
– Ты понял.
Гептарх нахмурился, тяжело оперся ладонями о стол и встал во весь свой немалый рост. Плечи такие, чтобы как раз загораживать восходящее солнце. Серебро и медь в его волосах вспыхнули, словно и впрямь за спиной божества разгоралось рассветное зарево.
– Не он.
– Откуда тебе знать?
«И если знаешь – отчего не говоришь кто?!»
– Повторяю, мой цербер, в сто сорок четвертый и последний раз – не ищи. Найдя, познаешь страдание и горе.
– А сейчас я познаю радость и восторг, что ли?
– Все познается в сравнении, – с невеселой улыбкой ответил Гептарх.
Самым идиотским в вызове Трехтелой было не сердце черного козленка, и не пакет куриных сердечек из ближайшего супермаркета, и даже не необходимость искать относительно безлюдный перекресток трех дорог (пришлось в кои-то веки выкатить из гаража служебную «Арму» и выехать за Большую Ижору, где сходились шоссе, грунтовка и еле заметная тропка, ведущая в кусты), а вот этот гимн. Идиотизм заключался в том, что его написал трижды проклятый Орфей-кифаред еще во времена своего служения и эгинских мистерий.
Зарыв на перекрестке дары, экзорцист отступил на семь шагов, в тень сосновых ветвей, и гнусаво затянул:
Выводя унылый речитатив, цербер думал о том, что Трехтелой богиню прозвали вовсе не из-за мифических голов льва, кобылы и собаки, а из-за того, что слишком часто она сливалась с обликом Лучницы, а та, в свою очередь, Темной Госпожи. Так и ходили втроем по ночному небу. Впрочем, в небе в последнее время их видели редко, то ли из-за хронической непогоды, то ли из-за любви к ночным утехам.
Сегодняшняя ночь, однако, была исключением. Лучница, Селена, Темная Госпожа, выглянула из-за слоистых туч, интересуясь ритуалом и тем, какой безумец осмелился прервать ее небесный путь. Потом тучи на мгновение заслонили луну – а уже в следующий миг на перекрестке нарисовался бледный силуэт.
Полные губы Гептархи раздвинулись в усмешке. Цербер подумал, что с их последней встречи богиня удивительно похорошела. Сколько смертных красавиц успела впитать ради этих собольих, крутой дугой бровей, ради оливковой кожи, копны смоляных волос и миндалевидных глаз с влажным, переменчивым блеском? От полногрудой, пышнобедрой фигуры Трехтелой исходило слабое сияние. Ах да, луна. На всякий случай он поднял голову и взглянул в разрывы туч. Луны на небе не было.
– Что пялишься ввысь, собачка? – хмыкнула Трехтелая.
Присев на корточки, богиня, облаченная отнюдь не в желтый пеплос, а в серебристую ультрамини-тунику (в такой только и клубиться в самых фешенебельных заведениях полиса), деловито разрыла притоптанную землю, достала пакет с сердечками и, распотрошив его, принялась трапезовать. Сердечки толком не разморозились, лед задорно похрустывал на слишком острых для смертной зубах.
