фонарь, и сквозь стеклянную входную дверь было видно, что в холле горит свет.
– Я живу на втором этаже, – сказала она.
– Хорошо. Высоко.
– Да, ты говорил, что тебе нравится твоя кабина над залом.
– Ага.
– Иногда я смотрю в окно, наблюдаю за людьми на улице.
– Я тоже люблю наблюдать за людьми, – признался я. – Хотя кино я люблю больше, но когда фильм идет в третий-четвертый раз, я наблюдаю за зрителями в зале. А если фильм очень хороший, я смотрю его снова и снова, хоть всю неделю. И мне совсем не надоедает. Я уже знаю сюжет, ничего нового не увижу, и все-таки мне нравится. Я знаю, кто там плохой, кто хороший и чем все закончится. А в жизни с людьми непонятно. Люди непредсказуемы. От них не знаешь, чего ожидать. Я люблю фильмы, потому что мне нравится заранее знать, как все будет.
– Интересно, – произнесла Салли.
На самом деле я не был уверен, что ей действительно интересно слушать меня. Я уже пожалел, что не завел разговор о погоде или о чем-то подобном, вместо того чтобы рассказывать о своих идиотских фантазиях, что я вроде как бог в кабине киномеханика. Иногда я бываю таким придурком… Отец так всегда и говорил: дескать, ты неудачник, сынок, а вдобавок еще и придурок.
– Ну, что ж, – заметил я. – Ты почти дома.
– Да. Спасибо тебе.
– Не за что.
Между нами возникла немного неловкая пауза, а потом Салли сказала:
– Думаю, завтра увидимся.
– Конечно, увидимся. Если хочешь, я снова тебя провожу домой.
– Не знаю. Посмотрим, что будет завтра. Может, все не так страшно и я зря испугалась.
– Ну, да. С тобой все будет в порядке.
Я открыл перед ней стеклянную дверь. Салли вошла в подъезд и направилась к лестнице, но остановилась на первой ступеньке, обернулась ко мне и улыбнулась. Не знаю, насколько искренней была эта улыбка и что она означала. Но я вдруг почувствовал себя маленьким и беспомощным.
Я улыбнулся в ответ.
Она вернулась и вышла ко мне на крыльцо.
– Это значит «защитник, ревностный сторонник».
– Кто?
– Поборник, – сказала она. – Или как там произносится это слово, я не знаю.
Она опять улыбнулась и зашла обратно в подъезд. Эта вторая улыбка понравилась мне больше. Я наблюдал сквозь стеклянную дверь, как Салли поднималась по лестнице. Потом она скрылась из виду, и я побрел домой.
Я принял душ и, пока вытирался, долго рассматривал свою грудь в маленьком зеркале на дверце аптечного шкафчика. Зеркало было все в мелких трещинках – как и моя грудь. Вся в уродливых сморщенных шрамах от давних ожогов.
Я выключил свет и лег спать.
А на следующий день, прямо с утра, отправился к Берту. Мисси ушла за покупками, и, хотя в любой другой день я был бы рад с ней повидаться, в то утро меня как раз очень устраивало, что ее дома не оказалось.
Берт впустил меня, налил кофе и предложил тостов. Я не отказался. Мы сели за стол в их крошечной кухне, и я намазал тост маслом и инжирным джемом, который сварила Мисси. У них на участке за домом росло фиговое дерево, и каждый год по весне Мисси с Бертом разбивали там маленький огородик, чтобы сделать запасы на зиму.
Я съел тост, выпил кофе. Мы с Бертом болтали о пустяках.
Когда я доел, Берт налил мне еще кофе и предложил выйти на заднее крыльцо. Там под навесом стояли удобные кресла, в которые мы и уселись.
– Ну, выкладывай, – сказал Берт. – Ты же не просто так зашел в гости, как я понимаю.
– В кинотеатр приходили какие-то люди, – сказал я. – Нехорошие люди.
– Ясно.
– Они угрожали мистеру Ловенстейну, мне и Салли.
– Кто такая Салли?
Я рассказал Берту о Салли и о тех двух мужиках: как они выглядели и что говорили.
– Я знаю, кто они такие, – сказал он. – Но с ними сам я не знаком, понятно?
– Ага.
