– А ты ревнуешь?
– Немножко.
– Мой бывший муж никогда меня не ревновал.
– Ладно, тогда я жутко ревную.
Она смеется.
– Давай встретимся через час. Мне надо принять душ и переодеться.
Он наблюдает, как она кладет трубку, снимает юбку, подходит к окну, выглядывает на улицу и задергивает занавески. Одну и вторую.
Она знала, что он за ней наблюдает?
Она увидела, что за ней наблюдает кто-то еще?
Он так крепко сжимает в руке бокал с виски, что стекло трескается, кровь течет из ладони, капает на деревянный паркет, расцветает на нем бутонами крошечных алых роз.
Он идет в свою белую ванную, держит руку под холодной водой, наблюдая, как кровь стекает в слив раковины, и представляет себе сцену из «Психо», в которой потоки крови стекают в слив ванны, хотя, как известно, для съемок Хичкок использовал сироп «Хершис» – вполне правдоподобную замену крови в черно-белом кино, но не убедительную в жизни.
Рана не такая уж и серьезная, сосуды не задеты, хотя порез пульсирует болью, и чтобы остановить кровь, пришлось сменить целых три пластыря. Многообещающее начало вечера, думает он: кровь, боль.
– Что у тебя с рукой?
– Да так, ерунда, – говорит он.
Они сидят друг против друга во французском бистро, сегодня вечером здесь многолюдно и шумно. Он нарочно говорит шепотом, чтобы она наклонялась к нему поближе, ее лицо – буквально в нескольких дюймах от его лица.
Они снова заказывают по салату, хотя ему хочется мяса, полусырого, с кровью. Ему хочется ощутить вкус крови во рту, но можно и потерпеть, можно дождаться, когда все будет по-настоящему.
Ужин тянется бесконечно. Пустой разговор ни о чем. И все это время он думает только о том, как бы поскорее увести ее к ней домой, и ощущает тяжесть наручников в одном кармане и армейского швейцарского ножа – в другом.
На этот раз она приглашает его к себе. Квартира практически не изменилась. Осталась такой же, какой была раньше, когда здесь жила та, последняя. Новая обитательница не стала ничего менять. Он хочет спросить почему, но, конечно, не спрашивает.
– Твоя рука, – говорит она.
Кровь просочилась сквозь пластырь.
– Иди сюда. – Она ведет его в ванную комнату, резким движением сдирает пластырь с его ладони.
Он старается не морщиться.
– Неслабо порезался, – замечает она.
– «Китайский квартал», – произносит он.
– Что?
– Именно эти слова Фэй Данауэй говорит Джеку Николсону в «Китайском квартале». – Она озадаченно хмурится. – Один из величайших фильмов за всю историю кино, – поясняет он.
– Ты прямо киноман.
– Я смотрел его больше десяти раз. А какой там конец… – Он качает головой, представляя простреленную голову Фэй Данауэй.
– Плохой?
– Иногда плохой конец неизбежен. – Он смотрит на нее в упор.
– Ого, – говорит она, – это жестко.
– При случае обязательно посмотри, – советует он и снова старается не поморщиться, когда она клеит на рану свежий пластырь и осторожно разглаживает его пальцем.
Он не поморщился, но все-таки вздрогнул.
– Хочешь выпить? – спрашивает она, провожает его в знакомую крохотную кухоньку, берет два стакана, наливает бренди, один стакан передает ему.
Он осушает свой стакан одним глотком.
Она подливает ему еще, но сама не пьет.
– Когда я сюда въехала, бутылка бренди уже была здесь, – говорит она. – Наверное, осталась от прежних хозяев.
