Но какая разница. На его месте я бы хотел, чтобы тот, у кого есть хоть малейший шанс облегчить мою участь, попробовал это сделать. Мало ли, вдруг получится. Ну вдруг?
Поэтому я уложил лиса так, чтобы наши головы соприкасались. И прочитал нужное заклинание, и представил, как мы вдвоем открываем дверь в полной темноте. И переступаем порог, переходим из одной тьмы в другую, где все еще ничего нет. И идем дальше. Дороги пока не видно, но я уже примерно понимаю, куда мы в итоге придем.
Дороги не было видно и потом, когда я шел по заросшему деревьями склону, в месте подъема довольно пологому, так что идти оказалось не слишком трудно, даже с тяжелым лисом на руках. Все-таки это было мое сновидение, а я не люблю избыточные сложности. Мне надо, чтобы все получалось легко, хотя бы во сне, если уж наяву невозможно.
В конце концов я, как и следовало ожидать, споткнулся об очередной древесный корень, но вместо того, чтобы рухнуть в траву, медленно и плавно в нее опустился, как сорванный ветром сухой лист. В этом смысле сны выгодно отличаются от реальности, даже магической. Даже от магической реальности, в рамках которой я, мягко говоря, не самый последний колдун на своей улице.
Лис, которого я по-прежнему держал на руках, вдруг встрепенулся. Требовательно дернулся: «Отпусти». Я, конечно, послушался. Пусть побегает, все- таки дикий лесной зверь. Могу вообразить, как ему осточертела собственная немощь. Такое кого угодно с ума сведет даже без дополнительных бед.
Пока лис наслаждался внезапно обретенной способностью носиться сломя голову, у меня было время разобраться, где мы оказались. В смысле, что именно мне приснилось. До сих пор я сюда вроде не попадал. Или все-таки?..
Ну, собственно, да. Сразу мог бы догадаться. Старый заброшенный парк, тот его дальний край, куда я до сих пор в своих сновидениях не забредал. Но все равно точно знаю, что, если еще некоторое время идти вверх, а потом вниз, под уклон, рано или поздно тебя окутает туман, в котором можно заблудиться навек, а можно, проплутав какое-то время, упереться носом в садовую ограду моего друга Франка – с той стороны, откуда в его дом попадают некоторые гости, сновидцы и почти все призраки, каких мне доводилось там встречать. «Сейчас, – подумал я, – мы туда не пойдем. Разве что Йовка сам побежит. Но это уже ему решать».
Словно почувствовав, что я о нем думаю, лис тут же примчался обратно и уткнулся мохнатой башкой в мою ладонь. Хотя, собственно, почему «словно»? Естественно, он это почувствовал. Нам сейчас было очень легко – не разговаривать обычным образом, но хотя бы безошибочно понимать друг друга. Это же мой сон. А я люблю, когда меня понимают. И когда понимаю я сам.
Лис забрался мне на колени, поставил передние лапы на плечо, адресовал мне совершенно человеческий вопросительный взгляд: «Ты сейчас старший? Что происходит? Чего ты хочешь? Зачем мы здесь? Что будет с нами потом?» – примерно такие вопросы он бы сейчас задал, если бы умел говорить.
Оставалось надеяться, что у меня получится дать понятный ему ответ.
Мне очень пригодился опыт Безмолвной речи, особенно необходимость сопровождать проговариваемые про себя слова работой воображения, постоянно представлять, будто стоишь рядом с собеседником, и твоя речь льется в его голову, как вода в кружку. Когда пытаешься договориться со зверем – наяву ли, во сне ли – приходится рисовать перед внутренним взором визуальные и чувственные образы, иллюстрирующие смысл сказанного. Это гораздо сложней, но техника, хвала Магистрам, та же, что существенно облегчает задачу.
«Для начала, – подумал я, – тебе следует знать, что я могу тебя вылечить – там, наяву, в саду доброго знахаря Иренсо, где мы с тобой сейчас спим. Сделать тебя здоровым и молодым. Хочешь?»
И одновременно представил все это: как мы просыпаемся в предрассветных сумерках, в голову лиса летит мой Смертный Шар, я отдаю приказ, зверь, бодро встряхнувшись, вскакивает и бежит искать завтрак.
Лис сердито фыркнул. Он был очень недоволен. Я, в общем, ожидал подобной реакции. Для него стать здоровым и молодым означало, что смерти придется ждать еще очень долго. Добрых полсотни лет или сколько там живут наши лисы. А для Йовки каждый час без подружки – очередная мучительная вечность. И забыть свою Йорку он не согласится. Все, что угодно, лишь бы не забывать.
И он, черт его дери, прав.
«Вот и я с самого начала был уверен, что ты не захочешь, – подумал я. – Не беспокойся, дружище, я не собираюсь насильно тебя исцелять. Я как никто понимаю, что иногда любовь может стать важнее жизни и всех удивительных возможностей, которые она дает. Сам такой же дурак, как ты. Поэтому и не стал сразу тебя лечить, а вернулся, чтобы разделить с тобой сон и поговорить. Спросить, чего ты на самом деле хочешь. Что я могу сделать, чтобы тебе стало легче?»
«Я останусь тут навсегда», – думал лис. Вернее, не думал, а просто желал этого всем сердцем.
«Конечно, оставайся, – думал я. – Хорошее дело. По крайней мере, тут ты не стар и ничем не болен. Вон как только что носился. Такой молодец».
И еще я думал, что если хоть с кем-нибудь после смерти происходит хоть что-то, то мертвая лиса Йорка, без которой тоскует мой новый приятель, непременно должна однажды сюда добраться. Потому что и люди, и звери, которых так сильно любят, не могут исчезнуть совсем, это нечестно. Я не согласен. Если так, то меня просто нет. И не было никогда.
Но я-то есть.
Возможно, именно поэтому откуда-то из кустов выскользнула хвостатая тень. Лис встрепенулся, спрыгнул с моих колен, помчался навстречу тени, и уже
