Шурф однажды рассказывал мне, что отыскал в Орденской библиотеке сведения о чрезвычайно полезном древнем заклинании, позволяющем отменить практически любое чужое колдовство – если, конечно, не прозеваешь нужный момент, успеешь произнести заветное короткое слово прежде, чем противник завершит свою работу. Я, помню, ужасно заинтересовался, но потом, как всегда, на что-то отвлекся и попросить: «Научи», – так и не сообразил. Что, с одной стороны, довольно досадно. А с другой – невелика беда. Потому что у меня есть собственный способ отменить, причем не только чужое колдовство, а вообще все, что мне по каким-то причинам в данный момент не нравится – прийти в ярость.
Плохо одно: прихожу я в это прекрасное состояние крайне редко. Впрочем, все мои близкие сейчас дружным хором сказали бы, что это как раз очень хорошо. Их можно понять.
Счастье, что тогда, в Саллари, я пришел в ярость мгновенно, как будто кнопку нажали. Сам от себя не ожидал. Причем, подозреваю, просто от стыда – это надо же, так глупо попасться! Как будто не к незнакомой безумной ведьме в гости пришел, а к своей старинной подружке. Нашел, когда расслабляться, доверчивый идиот.
В общем, буквально секунду спустя я уже стоял на ногах. И сероглазая любительница колыбельных тоже стояла. У нее не было выбора: я очень крепко ее держал. Всеми тридцатью восемью руками, или сколько их там у меня в тот момент оказалось. Ну или не руками, а просто такими штуками, которыми чрезвычайно удобно кого бы то ни было держать. А еще удобнее разрывать на куски, но в такие крайности я все же стараюсь не впадать. Однажды попробовал, не понравилось[80]. Я вообще недолюбливаю физический труд.
До сих пор толком не представляю, во что именно я тогда превратился. И хвала Магистрам, что так. Надеюсь, этот светлый образ никогда не уставится на меня из зеркала. Меньше знаешь, крепче спишь.
Судя по выражению лица моей жертвы, я был невообразимо прекрасен. Но кроме ужаса в ее глазах горело любопытство. Самое настоящее любопытство, высшей пробы: «Ух ты! Откуда такое чудо взялось? Это, что ли, он превратился? Интересно, как это делается? А я бы смогла? И что теперь будет? Оно меня съест? Или просто во что-нибудь этакое превратит? И что я при этом почувствую?..»
Ну и ярость моя, конечно, сразу прошла. С умилением она неважно сочетается. И когда я полез в карман лоохи за сигаретами, у меня уже было всего две руки. Это точно, я их сосчитал.
– А почему ты меня не убил? – спросила Нур Иристан.
Она снова сидела на своей груде сена и вид имела почти разочарованный. Пообещал и не убил, каков подлец!
– Потому что ты дура, – сердито сказал я. – Глупым людям нельзя умирать молодыми. Вам надо жить как можно дольше, чтобы успеть поумнеть. Смерть – серьезная работа, дураков до нее допускать нежелательно.
– Ничего себе – «молодыми»! Мне уже почти пятьсот лет! – совершенно по-детски возмутилась она.
– Значит, у тебя запоздалое развитие, бывает. Ничего не попишешь, придется пожить еще.
Нур Иристан испытующе уставилась на меня. Явно пыталась понять, можно ли мне верить. И, похоже, пока склонялась к тому, что с этим делом лучше повременить.
– Если бы собирался убить, я бы в тебя просто плюнул, – сказал я. – Прямо с порога, чего тянуть. У меня, видишь ли, слюна ядовитая. Один добрый человек когда-то вот так удачно меня заколдовал. Благодетель, драть его четырежды во всех колодцах.
– Это ты к чему? – подскочила она.
– К тому, что нет никакого смысла сопротивляться. Я к тебе поговорить пришел, а не убивать.
– В это довольно трудно поверить, – откликнулась Нур Иристан. – Но поскольку я до сих пор жива, видимо, ты все-таки говоришь правду. Не знаю, что там у тебя со слюной, но ясно, что убить ты можешь кого угодно. Просто не хочешь. Интересно, почему?
Хороший вопрос. Особенно в устах человека пятисот лет от роду. Впрочем, готов спорить, большую часть этого времени леди проспала. Какой с нее спрос.
– Потому что всякая жизнь – драгоценность, – наконец сказал я.
– Какая странная идея, – удивилась Нур Иристан.
И задумалась. Надолго. Я был не против, как раз хотел спокойно покурить. Не декламируя при этом пафосные банальности. Больше одной за утро – уже перебор.
– На самом деле, я вовсе не собиралась причинить тебе вред, когда усыпляла, – наконец сказала она. – Просто тебя спящего я уже неплохо знаю. С тобой спящим мы партнеры по игре, а это – хорошее начало дружбы. Поэтому мне было бы проще говорить с тобой во сне, вот и все. А ты так рассердился!
– А кто бы не рассердился, когда его без спроса пытаются заколдовать? – усмехнулся я.
– Я! – пылко воскликнула Нур Иристан. – Я бы совсем не рассердилась! Я бы очень хотела, чтобы ты меня заколдовал. То есть не обязательно ты. Все равно кто. Это же так интересно!
Я совсем растерялся. До сих пор думал, что характеристика «безумная ведьма» – это просто художественное преувеличение. Мы же часто называем друг друга безумцами, когда сердимся или, напротив, восхищаемся. Или выражаем несогласие, или хотим пристыдить.
