псов окорока, вероломно закусывая их кошачьим паштетом. Базилио вызвался оказать друзьям посильную моральную поддержку, сонные Армстронг и Элла преданно последовали за ним, гостиная опустела, и я перевел дух: пронесло! По крайней мере, на какое-то время.
– Еще немного, и Базилио принудил бы меня решать его дурацкие головоломки, – пожаловался я.
– Я так и поняла, – кивнула Меламори. – Меня он уже пытал утром, после того как Трикки сбежал на службу. Я кое-как решила одну задачку из трех и тоже быстренько смылась. Боюсь, в ближайшее время Базилио предстоит сделать пренеприятнейшее открытие: он гораздо умнее подавляющего большинства людей. Даже не знаю, как он с этим справится.
Сэр Шурф прислал мне зов не через два часа, как обещал, а всего через полтора: «Можешь приходить». Все-таки любопытство – страшная сила.
– По твоей милости господину церемониймейстеру предстоит сегодня нелегкая ночь, – сказал он. – У меня было всего два способа ускорить дело: принять все его поправки, не особо вникая в суть, или же отклонять все подряд. Первый способ гуманней и избавил бы нас обоих от пустых хлопот, зато второй безопасней для Соединенного Королевства и Мира в целом. Да и аргументировать отказ куда проще, чем оформлять одобренный документ. В итоге досточтимый сэр Кумалкаята отправился все переписывать, а у меня впервые за долгие годы появился самый настоящий личный враг.
– Слушай, – встревожился я, – и что теперь будет? Надеюсь, он не подошлет к тебе отравителей?
– Да хоть бы и подослал, что от них толку. Яды на меня все равно не действуют.
– И на том спасибо. Прости, что помешал тебе работать. Совсем не хотел доводить до таких крайностей!
– Какие же тут крайности? – удивился мой друг. – По-моему, все устроилось наилучшим образом. Человек моего положения просто обязан иметь врагов при дворе Его Величества. Вон покойного Магистра Мони Маха терпеть не мог сам Король. Для меня это, конечно, совершенно недостижимый уровень, но я готов довольствоваться малым. Рассказывай лучше, что именно ты собираешься писать на небе?
– Разумеется, стихи, – сказал я. – Прозу оставим для заборов.
– Надеюсь, с заборами ты как-нибудь справишься сам? – нахмурился Шурф. – Я не настолько ценю прозу, чтобы заниматься ее переписыванием.
– Если будет надо, справлюсь. Но сперва – небо. Хочу вступить в дружескую переписку с нашим благодетелем. После сегодняшнего пришествия большой воды я окончательно понял, что в зрелищах ему нет равных. Куда уж нам. Зато мы можем попробовать воздействовать на него силой слова. Но я писать на небе, сам понимаешь, не умею. И вдруг вспомнил, как ты однажды закрыл его облаками. А писать на нем слова, наверное, даже проще. Да?
– Не сказал бы, что проще, но сделать можно, – отмахнулся он. И помолчав, спросил: – Ты Джуффину успел рассказать?
Я помотал головой.
– Собирался. Но он очень некстати куда-то подевался. И до сих пор не откликается.
– Побег из Холоми, – коротко объяснил Шурф.
Я ушам своим не поверил.
– Из Холоми?! Это же невозможно!
– Теоретически – да. На практике же Хехта Сай, Старший Магистр Ордена Решеток и Зеркал, отбывающий пожизненное заключение за несколько сотен убийств, в том числе среди мирного населения, не участвовавшего в борьбе Орденов, сумел разжалобить камни, из которых сложены стены его камеры. Оказывается, если практически не умолкая жаловаться на судьбу полторы сотни лет кряду, у камней могут не выдержать нервы. Или сердце. Боюсь, моих познаний недостаточно, чтобы с уверенностью утверждать, на каком именно участке камня зарождается сочувствие к страдальцу. Так или иначе, камни Холоми позволили Хехте Саю выйти. Не на улицу, конечно, а на Темную Сторону, которая его приняла. Беспрецедентный случай! Джуффин, конечно, разберется – и с беглецом, и с камнями. Но какое-то время ему будет не до нас.
– Может быть, оно и неплохо, – сказал я. – А то раскритиковал бы мою идею в пух и прах, и я бы утратил энтузиазм. А без энтузиазма мне сейчас никак нельзя. Сразу вспомню, что совершенно растерян, понятия не имею, что делать и не верю в успех. А в таком состоянии – ну вот разве что камням жаловаться хорошо. У меня уже к завтрашнему утру весь дом рыдать будет. И спрашивать, чем мне можно помочь.
– К утру не будет, – совершенно серьезно возразил Шурф. – У камней, видишь ли, очень замедленное восприятие. Известно, что говорить с ними следует, растягивая каждый звук минимум на три часа, и только потом произносить следующий. И всякую фразу при этом приходится повторять не менее полусотни раз – на указанной скорости. Дальше сам считай.
Я прикинул, сколько времени может уйти на одно только лирическое вступление: «Я – человек-бедняжка», – и присвистнул.
– Похоже, этот Хехта Сай добровольно превратил свою жизнь в кошмар.
– Не преувеличивай. Почему сразу «кошмар»? – пожал плечами Шурф. – Вполне умиротворяющее занятие, если, конечно, как следует втянуться. И не смотри на меня как на палача, у меня и в мыслях не было предлагать тебе попробовать. Лучше скажи, что за стихи ты собрался писать на небе? С выбором я, сам понимаешь, могу помочь.
– Еще как понимаю. Но хочу начать с того, что ему знакомо и близко.
– А как ты выяснил, что именно ему знакомо? И тем более близко?
– Так он же… Ох, ну конечно! Этого я тебе еще не рассказывал. Потому что совсем дурак с дырявой башкой. Когда на Площади Побед бил фонтан ветров, Нумминорих стоял рядом с человеком, у которого есть некоторые шансы оказаться автором всех этих наших чудес. И тот сперва плакал, а перед тем,
