Сам же Димитрий хоть и радовался нежданному подарку судьбы, но понимал, что до трона еще далеко. И главным препятствием было царское войско. Когда царевич узнал, что во главе его теперь стоит Басманов, он вызвал князя Шаховского и требовательно спросил:
– Я, князь, просил тебя позаботиться, чтоб Петр Басманов мне служил. Сделал ты что-нибудь?
– Трижды, государь, в Новгород-Северский посылал я переговорщиков, и всех этот нечестивец повесил. А потом уехал он в Москву, и с тех пор мы добраться до него не можем.
Подойдя к кованому ларцу, стоящему в углу комнаты, Димитрий открыл его, достал бумаги и протянул их Шаховскому:
– Возьми. Это самое дорогое, что есть у меня. Пошли к Кромам переговорщика надежного и знатного, да вот хоть Гаврилу Пушкина, пусть тайно покажет эти бумаги Басманову. А там уж Петр Федорович пусть сам решает. Передай – свою судьбу я без колебаний ему вручаю, знаю, что не сподличает.
Шестого мая, когда Басманов осматривал пушки, к нему подбежали стрельцы:
– Петр Федорович, лазутчика схватили!
Они указали на нескольких ратников, державших за руки знатного вида вельможу в парчовой ферязи. Басманов, подойдя, встал напротив пленника и спросил:
– Кто таков?
– Пушкин я, Гаврила Григорьич. Мне с тобой, Петр Федорович, поговорить надобно.
– Он от самозванца прибыл, – наклонившись к уху Басманова, прошептал один из стрельцов.
– Что ж, давай поговорим, коли надобно. Только, ежели мне твой разговор не понравится, не обессудь.
Они прошли к шатру Басманова, и он, откинув полог, кивнул:
– Заходи, Гаврила Григорьевич.
Пушкин вошел и уселся на одном из обитых бархатом стульев, привезенных в лагерь по распоряжению Петра. Хозяин сел напротив и неторопливо предложил:
– Ну, сказывай.
Гость вынул из-за пазухи бумаги и протянул Басманову:
– Царь Димитрий Иоаннович велел тебе показать.
Глаза Петра сверкнули гневом.
– Не знаю такого царя и знать не хочу! – прогремел он. – Царем только Федора Борисовича почитаю!
Пушкин, нисколько не испугавшись, спокойно кивнул на бумаги:
– Прочти, батюшка Петр Федорович, а потом и ответствуй.
Басманов усмехнулся и погрузился в чтение. Со все возрастающим изумлением он внимательно прочел письма Марии Нагой, ее брата Афанасия и Федора Романова. И если подлинность бумаг, подписанных Нагими, еще могла вызвать у него сомнения, то руку старшего из братьев Романовых он знал и ясно понимал, что в данном случае о подделке речи и быть не может. «И мать Димитрия, и Романов – оба живы. Самозванец не стал бы писать от их имени, это просто глупо». Петр протянул бумаги Пушкину и мрачно произнес:
– Передай своему царю, что я буду думать.
– Думай, батюшка, думай, – кивнул тот.
Он поднялся и не спеша пошел к выходу. Басманов выглянул и повелительно крикнул:
– Проводить до границ лагеря и преград к отъезду ему не чинить!
Гаврила Пушкин благополучно уехал, а Петр все сидел, уронив голову, в глубокой задумчивости. «Господь великий, что мне делать? Теперича нет сомнений, что тот, кого я считал самозванцем, в самом деле подлинный сын Иоаннов. Ему, ему должно править на Руси! Как дерзнуть поднять на него оружие? Но как предать Федора? Отрока, доверившего мне судьбу свою и отечества? Помоги мне, Боже всемилостивый! Не омрачи изменой счастье видеть на престоле законного государя!»
Послышался осторожный кашель, Басманов поднял голову – перед ним стоял Василий Голицын.
– Что, братец?
– Петруша, тут такое дело… Роспись воевод пришла от боярина Семена Годунова. Там по старшинству все, как обычно, перечислены и ты назван вторым воеводою.
– Что-о? – вскочил Басманов. – Как вторым? А первый кто?
– Зять Семена Годунова, князь Телятевский.
– Кто, Андрюшка?! Да его дед был у моего отца на посылках!
– Да уж, проклятый боярин вопреки местническим обычаям зятя продвинул.
– А что же царь?
– Да что он… Сам знаешь, государь Разрядный приказ[37] в полное ведение Семена отдал и в его дела не
