Аделина была родом из семьи артистов, чей дом был наполнен духом развлечений и представлений. Наталия же выросла в тихом доме, наполненном воспоминаниями бабушки и дедушки о трудностях, с которыми им пришлось столкнуться во время жизни в Казахстане при Советском Союзе, и их молчаливым решением не поднимать головы и добиться лучшей жизни упорным трудом. Аделина была певчей птахой, а Наталия – рабочей лошадью. Но теперь Наталии предстояло петь перед тремя тысячами зрителей, и в обычной жизни Наталия даже мысль о чем-то таком считала невозможной. Но она напоминала себе о том, что фактически это была не она, что ее сдержанность и сознание должны остаться за сценой, позволяя Аделине блистать.
Она исполнила арию Церлины из оперы «Дон Жуан». Спела Эльвиру из «Пуритан» и Марию из «Дочери полка» Доницетти. Ее голос, прозрачный и насыщенный, словно мед, заполнил весь театр, заставив публику обожать ее. Поначалу Наталия наблюдала за ней как бы издалека, соблюдая безопасную дистанцию. Но с каждым новым номером Наталья заставляла себя все больше показаться из-за занавеса собственного разума, и когда представление подошло к концу, она готова была попробовать сделать что-то самостоятельно. Пока Аделина раздавала финальные поклоны, Наталия взяла себя в руки и, дрожа, сделала шаг на сцену, отталкивая Аделину на задний план. Публика со всей своей весомостью и масштабностью обрушилась на нее, как и сияющая пропасть театра, огромная и заполненная потоком оваций. Это было слишком, и Наталия почувствовала, как трудно ей становится дышать и как сжимается желудок. Симуляция дала сбой, размывая отдаленные участки театра в темном сером тумане.
– Все в порядке? – спросил Монро.
– Нормально, – прошептала Наталия, заставляя себя остаться в симуляции, ощущая, как давит на нее внимание публики – частично из любопытства, частично из-за желания просто проверить себя на прочность. Она выпрямила спину, чтобы соответствовать позе Аделины, и целостность симуляции постепенно восстановилась. Она обратила лицо к огням, освещающим верхние ряды балконов. Она улыбнулась и поклонилась, удостоверившись в том, что симуляция полностью восстановлена, прежде чем снова позволила себе уйти в тень и предоставить контроль Аделине.
После выступления Уильям проводил ее в небольшую изысканную гостиную, где она должна была лично встретиться с одним из наиболее влиятельных покровителей театра. И снова Наталия с трепетом смотрела, двигаясь вслед за сознанием Аделины, как певица проплыла по комнате, очаровывая всех и каждого. Она пила охлажденное шампанское и ела устриц, пирожные и другие угощения. Чтобы присутствующие в этой закрытой комнате могли освежиться жарким вечером, подали апельсиновое и ванильное мороженое. Единственная вещь, которая постепенно открывалась Наталии, заключалась в том, что Аделина чувствовала себя одиноко. Каким-то образом она была одинока среди всех этих людей. Аделина прекрасно знала, что никому из этих театральных покровителей нет до нее дела. Она развлекала их, и если бы не этот факт, ей бы было гарантировано лишь их любезное безразличие. Некоторые разговоры – как личные, так и подслушанные – интересовали Наталию куда больше, чем Аделину, но Наталия не могли ничего поделать, чтобы поддержать их, как ей того хотелось. Все, что она могла, – это слушать и быть внимательной, проживая этот вечер в воспоминании Аделины.
– Пусть эти медянки катятся к черту[2], – сказал седой мужчина с густыми белыми усами, завивавшимися у него на щеках. – И могут взять с собой нью-йоркских демократов Таммани с Твидом[3].
– Осторожнее, Корнелиус, – сказал один из его спутников.
– Почему это? Ли поджал хвост и сбежал в Виргинию. Победа Гранта в Виксбурге повернет весь ход этой войны. Я уверен в этом. Я совершенно не боюсь этих демократов, сочувствующих южанам.
– Очень уж ты смелый, Корнелиус, – сказал другой мужчина. – Исход войны еще не определен. И вне зависимости от того, кто победит, тебе нужно будет продолжать вести бизнес. Лучше проявить немного осторожности и не наживать врагов.
– Тьфу! – ответил Корнелиус.
Аделина прошла мимо и присоединилась к беседе нескольких женщин в роскошных платьях, кружевах и украшениях, которые, вероятно, стоили еще больше, чем ее собственные. После радушных приветствий и комплиментов в адрес ее выступления разговор вернулся в то русло, в котором тек до появления Аделины.
– Призыв продолжается? – спросила рыжеволосая женщина.
– Продолжается, – ответила седая дама. – И, боюсь, это ошибка.
– Призыв? – спросила Аделина.
– О, именно так, – ответила первая женщина. – Вы же живете в Англии. Видите ли, президент Линкольн набирает пригодных к военной службе мужчин для войны с мятежниками. Город на пороге бунта из-за этого. Я думала, может быть, в этой связи призыв прекратят.
– Это было бы возможно, если бы губернатор Сеймур и мэр могли действовать самостоятельно, – сказала пожилая женщина, – но проводить призыв назначили генерала-майора Вуда.
– У вас есть сыновья? – спросила Аделина. – Вы боитесь, что их призовут?
– Не совсем, – ответила пожилая женщина, сверкая бриллиантовыми украшениями. – Воинская повинность предполагает, что человек может заплатить взнос в размере трех сотен долларов, чтобы избежать службы. Даже если моих сыновей призовут, они не будут воевать.
– На самом деле это небольшая сумма, – добавила рыжеволосая женщина.
Несмотря на то, что сама она была богата, Аделина подумала, что под словом «небольшая» они подразумевали совсем иные суммы, нежели люди, работающие на улицах и на фабриках, работяги, живущие в нищете в Файв-Пойнтс и Бауэри. Для них три сотни долларов составляли годовой доход, а то и
