– Однако вращение планеты вокруг звезды никто же не отменял, да? Поэтому зима когда-нибудь придёт, в этом я уверена так же, как в том, как меня зовут.
Поколдовал немножко над своим гаджетом, а затем произнёс недовольным голосом, в котором не было и тени глуповатой Таечки:
– Умеешь ты, Старуха, влипать в ситуации.
Я вдруг поняла, что смертельно устала, и почувствовала, как слёзы навернулись на глаза.
– Не смей реветь! – Зверь показал мне наладонник, на котором секундомер стремительно отсчитывал назад три минуты. – Шумовые помехи не позволят им разобрать, о чем мы говорим, но потом нам надо будет сделать паузу. И ради всего святого, не надо больше про погоду!
– А про что?
– Про цветы! – Зверь с корнем выдрал растущую у дорожки ромашку и помахал ею в воздухе. – Что тебе колют?
– А?
– Я спросил, знаешь ли ты, что именно тебе колют? Не тупи!
– Ничего…
– Значит, что-то дают орально… Полагаю, с первого дня?
– Ты не понял, особенность моего организма не позволяет внешним…
Зверь закатил глаза и громко вздохнул:
– Ну, ты как маленькая, честное слово! Тебе кто сказал такую чушь?
– Евангелина… – прошептала я.
Мальчишка кивнул с довольным видом:
– Ну, и конечно, ты сразу же поверила этой милой женщине.
– Я…
– Глупость и наивность – это то удовольствие, за которое в нашем мире платят жизнью! – и уже другим голосом, честное слово, не понимаю, как ему это удается: – Я, например, люблю ромашки, они нежные. А вам какие цветы больше нравятся?
– Одуванчики…
– Фи! Как неромантично…
Снова быстрая манипуляция с наладонником, и деловым тоном:
– Ладно, значит, с этим пунктом разобрались. Чем тебя здесь опаивают, ты не знаешь. Симптомы?
Я вспомнила о своих бессонных ночах и почувствовала, как заливаюсь краской.
– Ага… Судя по тому, что ты расцвела, как маков цвет, какие-то симптомы всё-таки есть. Ну?
– У меня аллергия странная появилась, вот здесь, – я оттянула бархотку, чтобы продемонстрировать Зверю своё красное пятно. – И эта штука не снимается, если ты не догадался.
– Догадался. Ещё что-то?
– Сны. Эротические. Каждую ночь. Только не смейся, пожалуйста.
– Похоже, что мне смешно? – после моих слов о снах Зверь ощутимо погрустнел и добавил: – Мы в ужасном положении, Ёлка.
Порадовало меня только одно: употребление местоимения первого лица множественного числа. Я-то думала, что одна сижу в этом интересном месте, но вдруг выяснилось, что бросать меня здесь не собираются. У счастья, оказывается, бывают совершенно неожиданные оттенки.
До беседки у зеркального пруда мы дошли довольно быстро, сделав паузу в работе глушилки, а уже здесь Зверёныш упал на скамейку и прикрыл глаза ладонью:
– Устал я, Старуха, хоть вой… – пожаловался он. – И есть хочется…
– Тут хорошо кормят. Обед, кстати, минут через сорок.
– Издеваешься? Чтоб я стал есть что-то в этом гадюшнике? Сам не буду, и тебе не советую. И вообще, бросай тянуть в рот всякую гадость, это может плохо кончиться.
– Зверёныш, всё совсем плохо? – спросила я, присаживаясь рядом с ним. – Вы как меня нашли, и что это за место вообще? А Север… он в порядке? Он тут, злится? Ты злишься? Прости меня, пожалуйста! Наверное, надо было сразу рас сказать…
– Не злится. И я не злюсь… Ёлка, серьёзно, ты на самом деле думала, что мы не знали, кто ты такая?
Мне вспомнились слова Цезаря, и я испугалась. Да, только на миг, но всё-таки…
– Вы знали? Все?
– Я, Берёза, Соратник… Соратник-то раньше всех и догадался… Ну, если не считать Севера. Тот, по-моему, знал всегда, но среди нас дураков нет, чтобы сейчас задавать ему вопросы о тебе, когда у него так крышу рвёт… Но я тебе ничего не говорил, если что. Сами разбирайтесь, когда мы вытащим тебя из этой тюрьмы… Кстати, я так понимаю, ты пребываешь в счастливом неведении насчет того, где очутилась?
