Локтем закрылась от него, мечтая выжечь из своего мозга картинку, на которой маленького Арсения Северова привязывали к днищу платформенного фоба. Я прекрасно поняла, почему именно к днищу: потому что непосредственно там находилось единственное действительно уязвимое место этого транспортного средства. Прямо там, под крышкой, которой закрывался бак с топливом. Я поняла, почему в этих целях использовались маленькие дети: потому что большой там бы не поместился, его элементарно размазало бы по рельсам. А ещё я подумала: неужели именно с этой целью страховочный корпус делался прозрачным.
– Оля? Чёрт… – по-моему, Северов расстроился. – Я не этого добивался…
А чего? Чего он мог добиться своей дикой историей? Моя богатая фантазия услужливо подкинула мне ещё одну красочную картинку: словно я стою на земле, задрав голову, и наблюдаю за тем, как надо мной, пульсируя цветной линией, проявляется платформа, а между ней и фобом виднеется искажённое от ужаса, заплаканное маленькое лицо.
– Мне так жа-а-аль!..
Его жаль, его растерзанного детства, его родителей, других детей, которых постигла та же участь. Жаль тех малышей, чьи маленькие сердца не выдержали ужаса такого полета.
– Я не… не знала…
– Чего ты не знала, Оленька? – голос растерянный и испуганный. Непоколебимый и самоуверенный Северов, судя по всему, просто не знал, что делать с плачущей девчонкой.
– Не знала, что он… что он так… что он такая сво-олочь.
– Кто? – парень погладил моё плечо.
– С-са… – я вдруг замерла, поняв, что едва не оговорилась, назвав Цезаря домашним именем.
Впрочем, меня можно понять. Я была глубоко шокирована. До дна души иссушена стыдом. Пока меня растили, словно тепличный цветок, я лелеяла свои обиды в Башне Одиночества и по-детски психовала из-за каждого Сашкиного «нельзя». Пока я думала, что мои беды и несчастья – самые горькие в мире, здесь умирали дети. И как бы глупо это ни звучало, я чувствовала себя виноватой перед ними. А ещё мне подумалось, что Северов сразу же изменит своё отношение ко мне, как только узнает, что Сашка мой брат. И точно никогда уже не посмотрит на меня горящим чёрным взглядом.
– Сам знаешь, кто, – я довольно быстро нашла выход из положения. – Цезарь. Я не знала, что он делал с вами такое.
Мне на миг показалось, что в глазах Северова мелькнуло сожаление, словно он ожидал от меня какого-то другого ответа. А потом его губы изогнулись в снисходительной улыбке, и парень произнёс:
– Ну, если быть до конца откровенным, то к тому времени, когда Цезарь появился в Детском корпусе, маленький дикий мальчик в низу фоба уже не умещался.
– А?
– Я говорю, что Цезарь может и скотина, кто спорит? И да, он в некотором роде унаследовал методы борьбы с дикими, но малышей к днищу фобов он всё-таки никогда не привязывал.
– Нет?
– Нет. Но это не мешает ему быть сволочью во всем остальном. Хотя, знаешь, сразу он показался мне нормальным.
– Ты был здесь уже тогда? – ужаснулась я. – Уже тогда, когда он поднял воробьиные стяги? Ты всё это помнишь?
– Был, – он согласился легко и быстро. – Помню.
И снова странно посмотрел на меня. Какой-то вечер странных взглядов просто.
– Бедный… – я не смогла удержаться от того, чтобы провести рукой по Северовской щеке. – Столько лет здесь… Как ты выжил?
Северов обхватил пальцами моё запястье и поцеловал центр ладони:
– Это ты скажи мне, – негромко произнёс парень. – Ты скажи, как тебе удалось выжить? Когда я нашёл тебя там, замерзающую и всю в крови…
Я громко вздохнула, не желая вспоминать, а он обхватил ладонями моё лицо и недоверчиво произнёс:
– Одна царапина, – провёл пальцем по розовому шраму от уголка правого глаза до мочки уха, который я обнаружила, когда пришла в себя. Я опустила веки, не в силах видеть его взволнованное лицо. Зная, что всё равно не смогу ничего рассказать об этой «царапине».
– Прости. Я не должен был снова поднимать эту тему. Виноват. Я эгоистичное чудовище, ты верно угадала.
– Север!..
– Подожди. Я знаю, если бы не Зверь со своей заначкой, я вряд ли бы пришёл к тебе с этой уже поросшей мхом историей. Наверное, нужно было подождать, пока мы вернёмся в Корпус. Или пока твои воспоминания не будут причинять такую острую боль… Но я и в самом деле эгоист. Мне нужно, чтобы ты доверяла мне немного больше, чем просто незнакомцу, – он втянул воздух сквозь зубы и крепче прижал меня к себе. – Мне казалось, что стадию «никто» и «совершенно чужой человек» наши отношения уже миновали.
Я благоразумно промолчала, прислушиваясь к себе. Нашли ли во мне отклик его слова? Действительно ли мы миновали станцию «чужие люди»? И есть ли эти отношения, о которых он говорит, либо это просто желание с его стороны и не пойми что – с моей?
