принялся расчищать себе путь. Взглянув вверх, на бражный зал, он увидел лёгкую струйку голубого дыма, клубившуюся из окон. Он понял, что произошло, и понял, что времени теперь было мало. Но его гневный крик уже был подхвачен кем-то, кто увидел то же самое, что и он, а затем и другими, кто ничего не видел, кроме римской давки, и громом прокатился над колыхающейся толпой воинов.
Тогда первый ряд римлян напал на отважных могучих воинов Марки, но не продвинулся ни на шаг, поскольку никто не мог отступить – такая сильная была давка и так много людей горели желанием биться. Никто не просил пощады, если был ранен или обезоружен, потому что готы не страшились пасть в пылу битвы за родичей и во имя грядущих счастливых дней. Римляне же не знали жалости и сами не искали её. Они помнили, как поступали с готами, и перед собой, как на картинах, видели убийства, бичевания и холодные насмешки, что они беспощадно обрушивали на своих врагов. Теперь они желали тишины той тьмы, которой окончится их суровая жизнь и в которой будут забыты эти дела, а они и их враги упокоятся навеки.
Римляне сражались отчаянно, но ярость их отчаяния не могла противостоять бесстрашной надежде готов. Ряд за рядом заступал на место тех, кто был опрокинут Тиодольфом и его родичами, в свою очередь сметаемыми врагом, но всё же готы медленно расчищали пространство за воротами. Они начали собираться вдоль стен укрепления, и их ряды ставились всё гуще. Они сражались не только в воротах, но сделали подмостки из древесных стволов и лезли по ним на стены укрепления. Очистив их от лучников и пращников, они соскакивали вниз и нападали на римские фланги. Воинство мёртвых росло, а воинство живых сокращалось.
Те, кто стоял вокруг Холма Речей, вместе с воинами Верхней Марки заметили дым, вырывавшийся из окон бражного зала, и красные языки пламени, видневшиеся сквозь дым и трепетавшие вокруг оконных косяков, словно алые знамёна. Тогда они, уже не сдерживая себя, побежали вниз по склону Холма Речей и дальше с громкими яростными криками, забрались на стену в том месте, где она не была защищена, подставляя друг другу спины и подавая руки. Среди атакующих были как крепкие воины, так и старики, юноши и женщины. Они прорвались за ограду и напали на сократившийся отряд римлян, которые теперь уже начали отступать под натиском то в одном, то в другом месте, впрочем, им не оставалось ничего другого.
Так было у западных ворот, да и в других местах, поскольку все Дома Марки бились одинаково доблестно. Самый большой отряд сильнейших римских воинов сдерживал натиск Тиодольфа, который казался им главным врагом, в других местах римляне держались хуже, поэтому Восточные ворота были захвачены первыми, и Валюр со своим отрядом первым укрепился за ними. Кратко говоря (возможно ли различить один удар от другого в такой мешанине?), его отряд образовал смертоносное кольцо вокруг римлян и убил их всех до последнего, а потом напал на тех, кто сдерживал натиск Хиаранди на Северные ворота. Здесь не нужны подробности, ведь Хиаранди в тот момент как раз начал прорываться через ворота и даже очистил стену от римских лучников. На ней теперь стояли воины Марки, метавшие на римлян копья, брёвна и всё, что было под рукой. Римляне были перебиты или выведены из сражения, и два готских отряда соединились. Они закричали так громко, как ещё хватало сил, и продолжили сражение, чтобы связать снопы, пожатые серпом Тиодольфа. Но теперь это было простое убийство: хотя римляне ещё держались, сбившись группками менее двадцати человек, сражались они, рубили и кололи, ни о чём не думая, уже не имея собственной воли, словно камень, который продолжает катиться по склону холма после того, как его толкнули.
Готы почти полностью заняли римское укрепление. Тиодольф видел, что у римлян не осталось надежды собраться воедино, поэтому пока родичи занимались преследованием отчаянно сражавшегося противника, сам он собрал самых опытных воинов, среди которых были Стинульф и Грани Серый, ловкие столяры. (Аталульф был серьёзно ранен копьём в битве.) Они пробились сквозь смешанную толпу сражавшихся и ринулись напрямую к Вратам Мужей. Вскоре они, раскидывая бегущих римлян, преграждавших им путь, уже были перед входом в бражный зал. Но в дверном проёме, из которого вырывался огонь, спокойно и гордо, с насмешливой улыбкой на губах, стоял римский командир в золотых доспехах и сюрко* цвета морского пурпура. На клинке, что он держал, не было крови.
Тиодольф на мгновение остановился, и взгляды врагов встретились. Князь был страшен – глаза его сверкали на бледном лице, зубы были стиснуты. Хотя он сражался осторожно, оберегая жизнь, как и подобает отважному воину, пока он не загнан в угол, словно одинокая волчица гончими псами, его потрепали в бою. Шлема и щита не было, кольчуга, которую выковал не гном, а Ивар, была порвана, кровь струилась по его левой руке – он был ранен во многих местах. Тиодольф сломал меч Ивара в схватке и теперь, стоя на окровавленной и истоптанной земле перед Вратами Мужей, он держал в руке крепкий римский меч.
Князь презрительно посмотрел на римского командира, а затем, громко рассмеявшись, стремительно прыгнул на него и, повернувшись боком, ударил воина в ухо кулаком левой руки в тот момент, когда римский командир замахнулся на него мечом, поэтому римлянин повалился на бегущего следом за Тиодольфом ловкого воина по имени Волчья Голова. Тот проткнул врага своим мечом и отбросил в сторону. Но меч римского командира успел поразить Тиодольфа в бок.
Готы вместе вступили в дом и в гневе спешно пошли по наполненному дымом бражному залу. Языки пламени лизали столбы и стены и ползли уже по верхним окнам, но огонь ещё не охватил дом целиком, так как римские поджигатели делали свою работу впопыхах. Стинульф и Грани во главе с остальными побежали напрямик к чердаку с водой. Тиодольф же, от боли шедший медленно, огляделся и заметил на возвышении пленных, которых римляне связали и оставили гореть. Он взошёл на возвышение медленно, как больной и слабый человек, и там сказал: «Ободритесь, братья, ибо Дом
Голос его показался пленникам неожиданно спокойным среди доносящегося снаружи шума сражения. Тиодольф положил меч на стол, вынул из-за
