рассказала нам. Нужно кое-что дать, Люк. Снова. Дать истинному Богу Севера. Так было раньше. И так будет снова, поэтому мы здесь. Понимаешь? Она слишком стара, мой друг. Поэтому мы здесь. Чтобы дать. Как когда-то давали другие. Стать частью великой Истины. Древней Истины. Дать и приблизиться к Богу. Единственному, достойному нашей преданности. Это… э-э… такой жест. Как в Рождество важно что-то давать. – Локи рассмеялся над собственной шуткой. Люк промолчал.
– И ты будешь отдан. Может, даже сегодня вечером. Во всяком случае, мы на это надеемся. Мы стали гораздо ближе. Теперь у нас есть контакт. И ты неправ, потому что наш Бог знает, что мы здесь. Чтобы делать то, что уже делалось прежде. Никто, кроме нас, не сделает это. Мы бескомпромиссны как никто. И никто больше не придет сюда, чтобы позаботиться о Боге. Это судьба, Люк. И то, что нам нужно дать, тоже пришло. Ты. И ты, и мы пришли одновременно. Это знак.
Локи поднял руки, словно пытаясь охватить комнату, дом и лес за окном.
– Здесь жили первые поселенцы. Первые люди. А до них здесь обитали другие существа. Поселенцы платили изначальным жителям дань, чтобы остаться, охотиться, торговать шкурами, жить в лесу. Это было очень давно. Они давали Богу пищу и питье, процветали. Давали ему животных на заклание, лес рос и защищал их. Это был путь Древних. Их загнали в эти места, Люк. Загнали в углы. Христиане, иммигранты и социал-демократы. – Локи покачал головой в горьком отчаянии, потом посмотрел вверх. – Здесь его называли разными именами. В моей семье, когда я был ребенком, Черным Рождественским Козлом. Не такое хорошее имя, как я думаю. Но в этих лесах есть Бог. Самый настоящий. Можешь быть в этом уверен. Христиане называют его демоном. Но это – Бог. Просто не их Бог. – Он пожал плечами. – Это место священно. Здесь есть воскрешение. Мы пришли сделать из этого музыку. Принести жертву и получить благословение. Нести Его весть. Быть рядом с Богом, как когда-то наши предки. Ты – избранный, мой друг. Вот увидишь.
– Я уже видел.
Локи кивнул головой.
– Я завидую тебе, мой друг. И мы тоже увидим, когда он придет принять тебя. Скоро. Теперь у нас есть ты, Люк. У нас есть, что Ему дать. Понимаешь? Так должно быть. Так было раньше. Так хочет Один. И он придет к нам. Она обещала, Люк. Она для этого сохранила тебя. Это единственная причина, почему ты живешь чуть дольше. Поэтому ты будешь нашей данью. Нашей десятиной, Люк. Нашим введением в древние обычаи. Ты – доказательство нашей преданности.
– Это не Бог, Локи. Ты неправ. Христиане, возможно, были ближе к истине. Все, что вы сделали, напрасно. Тщетно. Бессмысленно. Я видел храм. Он лежит в руинах, дружище. Старые камни? Они заросли травой. За кладбищем никто не ухаживает. Все забыто, Локи. Все кончено. Вымерло. Осталась лишь старуха. И она долго не протянет, дружище. И вам, дуракам, скоро надоест торчать здесь. Поэтому все кончено. Нет больше поклонения старому, дикому, бешеному зверю, или кто он там. Нет больше жертв. Нет убийств. Существо, которое вы называете Богом, не имеет будущего.
Локи выпучил глаза. Теперь они были слишком большими даже для его широкого лица. Губы задрожали от нахлынувших пьяных эмоций. Неверие Люка возмутило его до глубины души.
– А вы окажетесь в тюрьме, дружище, – продолжал Люк. – По крайней мере, вы прославитесь. Ваша погоня за вниманием принесет свои плоды. Хочу только, чтобы у вас в стране действовала смертная казнь. Очень хочу. Потому что вы трое и та злобная тварь в лесу… вы все должны быть наказаны. Вы этого заслуживаете.
– Ты ошибаешься, Люк из Лондона. Я покажу тебе. Я докажу. И ты поймешь, почему должен здесь умереть.
Они снова шли за ним. Все вместе.
За стеной слышались болтовня Фенриса, шарканье по пыльному полу босых ступней Суртр, буханье огромных ботинок Локи и громкий стук крошечных ног старухи, возглавлявшей шествие по темному дому.
Кроме утренней прокламации у дома Люк не слышал от старухи ни слова. Но сейчас она была чем-то расстроена. Несмотря на свою немногословность, она довольно рьяно отстаивала в споре свое мнение, прежде чем повести наверх шумную компанию его хозяев.
Она журила молодежь. Ее странный певучий голос возносился к темным стропилам. Люк подозревал, а скорее горячо надеялся, что она просит их не делать чего-то. Например, не убивать его в этом доме, как он уже догадался, ее доме. Но потом, вспомнив маленькое непроницаемое личико, усомнился, что его жизнь имеет для этой мелкой твари хоть какое-то значение. Видимо, она спорит с Локи о чем-то другом. И это очень тревожило Люка.
Ее связь с молодежью вызывала любопытство. Она не была им ни родственницей, ни другом. Но их союзником тоже. Во время услышанного спора он начал интуитивно понимать или даже надеяться, – хотя надежде доверяться опасно, – что старуха выступает в роли вынужденного хозяина или пошедшего на компромисс сообщника. И, похоже, она была решительно против того, чтобы Люк видел то, что Локи хочет ему показать.
После утренней попытки побега, во избежание дальнейшего сопротивления, его запястья и лодыжки были связаны нейлоновыми хомутами. У него отняли последнюю привилегию на самостоятельное передвижение.
Дверь в комнату открылась.
Стараясь сохранять бесстрастное лицо, Люк следил за глазами старухи. Она тоже смотрела на него. Ее маленький рот был угрюмо сжат.
На поясах у Локи и Фенриса висели зачехленные ножи, но ружья с ними не было. Чтобы он мог идти, Фенрис разрезал пластмассовый шнурок на лодыжках.
