– Остались только мы! – кричит сверху невидимый мужчина.
Выстрелов больше нет, и Барадьер бежит наверх. Виссарион поднимается следом и видит катающихся по площадке второго этажа мужчин. Они рычат. Они сражаются, потому что им заплатили. Они увлечены друг другом и не обращают внимания на букиниста. Виссарион открывает одну дверь и видит спальню, открывает вторую и оказывается в студии.
Галя почти умерла.
Она позирует, сидя на кубе, но бледна настолько, что ее прозрачности позавидовала бы даже медуза. От Гали остались одни глаза – яркие, огромные, испуганные… Виссарион смотрит в ее глаза и понимает, что остались считаные секунды.
Галя почти умерла.
А Бергер лихорадочно дописывает картину. Воняет горячими красками. Кисть летает по холсту, стремительно заканчивая образ прелестной девушки, хозяйки роскошного и неприступного замка, застывшего на берегу теплого моря.
Замок заливают солнечные лучи.
– Остановись! – кричит Обуза.
Бергер не отвечает.
Галя почти умерла.
– Остановись!
Рядом с Обузой появляется Барадьер, оценивает ситуацию и молча поднимает пистолет.
Снизу слышен топот тяжелых ботинок.
Барадьер стреляет. Виссарион подбегает в девушке, хватает ее за руку и тянет, отчаянно тянет в День, не отрываясь, глядя в ее огромные, прекрасные глаза. Тянет, потому что искренне считает, что так будет лучше.
– Знаете, что это было? – спросил дьяк-меченосец, глядя на недописанную картину.
– Ваша мечта?
– Моя мечта, – подтверждает дьяк ровным до безжизненности голосом.
Виссарион всегда думал, что Лаврич старый, но сейчас, увидев его вблизи, понял, что ошибался. Дьяк прожил много лет, но стареть еще не начал: он был атлетически сложен, быстр движениями, хоть и сед, но полон жизненных сил, и проживет таким здоровяком еще долгие, долгие годы.
Если, конечно, не убьют.
– Это был уголок моего личного счастья…
– Игровая комната.
– Что? – Лаврич не ожидал, что Обуза посмеет подать голос, и растерялся. – Кто разрешил тебе говорить?
– А кто мне может запретить?! – неожиданно для самого себя выкрикнул букинист. – Ты явился сюда не для того, чтобы убить меня, а чтобы разобраться в себе. Ты почти купил виртуальную конуру с девочкой, которая будет угождать и ублажать, но засомневался.
– Нет…
– Засомневался.
– Нет!
– Иначе твой парень пристрелил бы меня на выходе из магазина. – Виссарион бешено посмотрел на меченосца. – Он следил, я знаю. Барадьер сказал.
Несколько секунд дьяк молчал, борясь с желанием оторвать Обузе голову, а затем нервно дернул плечом, показав этим нелепым, неконтролируемым жестом, как сильно переживает.
– Она постареет, – глухо сказал он. – Огонь, который вспыхнет между нами, рано или поздно погаснет.
– Но она будет живой и настоящей.
– Да, она будет настоящей. – Лаврич повернулся к дивану, на котором лежала завернутая в махровую простыню Галя. Девушка была в забытьи, изредка вздрагивала и стонала, словно от боли. Она сумела вырваться из картины, но потеряла много сил.
– Галя излечится, – пообещал меченосец. – За этим проследят лучшие врачи.
И его нежный, полный заботы и любви голос, показал Виссариону, что Лаврич доволен развязкой. Очень доволен, только не хочет признаваться.
– Сколько ты обещал Барадьеру?
– Мы с ним рассчитаемся, – твердо ответил букинист. – Это мое дело.
– Хорошо… – Дьяк-меченосец помолчал, но все-таки нашел в себе силы признать: – Ты был прав, Обуза, когда полез не в свое дело и помешал мне совершить ошибку. Я благодарен.
Виссарион застыл в изумлении.
А Лаврич подошел к дивану, бережно поднял девушку на руки, сделал шаг к двери, но остановился, усмехнулся и кивнул на стену:
