оказывается достаточно умной для того, чтобы тут же не раскрыть Бериллу все положение дел: вряд ли он сейчас сможет сдержать свою реакцию.
Я чувствую все то же, что чувствуют Берилл и Агата, и вижу то, что видят они; и точно так же я открыта для них. Я слышу отзвуки того многоголосия, что прежде звучало в сознании каждого седовласого, помню, как это – быть частью большого целого, как это – быть повсюду. Наверное, так же ощущала себя Электо, подключаясь к системам…
Я сосредотачиваюсь на словах капрала, приглушая ощущения Берилла и Агаты. Он наконец-то подошел к тому, ради чего и ведутся все эти допросы.
Он спрашивает меня о Линкольн.
Нам сказали, что капрал Линкольн погибла, сражаясь с малодушными. Очередная ложь.
Линкольн и есть стрелок, что убил Бенедикта. И пока что она еще жива; ее держат на каком-то техническом уровне, пытаясь вытащить из нее сведения о малодушных.
Я знаю это, потому что чувствую не только Агату и Берилла, но и ее; эта струна звучит в моей голове совсем тонко, едва слышно. Я не могу дотянуться до Линкольн, но все равно улавливаю эхо ее эмоций.
Я не единственный профайлер во Втором поколении. Линкольн такая же, как и я.
Но она даже не знает, что коснулась моего сознания.
Каждый раз, когда ее начинают пытать, – я чувствую это.
Наши родители, Первое поколение, были носителями спящего гена, который, пробудившись в процессе Ускорения, вмешался в развитие мозга, внеся свои изменения; отсюда и появилось сходство профайлеров с силентами в неумении говорить и мыслить, как обычные люди. Но Второе поколение наследует этот ген уже разбуженным, и мозгу в ходе Ускорения не приходится перестраиваться, потому что он обладает всеми необходимыми структурами уже с момента рождения.
Все это Константин успел пояснить мне за те несколько минут, что у нас были.
Сначала он даже отказался меня принимать. Он и вправду был не в состоянии – уже с порога я поняла, что доктор принял внушительную дозу алкоголя и, как я заподозрила, стаба… впрочем, это простительно, учитывая, что ему пришлось провести более сорока часов наедине с мыслью о том, что Линкольн больше нет в живых.
Мне пришлось
Действительно,
Вот почему я смогла пережить Ускорение по схеме «человек – человек» и полностью усвоить чужие воспоминания; вот почему я так быстро адаптировалась к нейросвязи: мозг профайлера обладает гораздо большей пропускной способностью.
Вот для чего ученый выбрал исходником девушку, которая собиралась стать Смотрителем, – он спрятал меня среди тех, на кого редко смотрят, окружив едва слышными эмоциями силентов, которые сдерживали мои способности. Думая, что читаю лица, я считывала эмоции, сопоставляя их с тем, что видела.
Вот каким образом Линкольн смогла занять место помощника Справедливости. То, что процесс Ускорения был прерван, отразилось на ее способностях, заметно ослабив, и она направила их на то, чтобы скрыть свои мысли от профайлеров и манипулировать их восприятием. Она знала, что основой Свободного Арголиса была ложь, – допуск к закрытой информации и эмпатические способности, пусть и ослабленные, сделали свое дело.
Это Линкольн поддерживала связь с малодушными и помогала их сторонникам.
Когда капрал спрашивает, что я могу сказать про Линкольн, то я отвечаю, что помню лишь то, как она чуть было не вылила свой напиток на мое праздничное платье, – и допрос заканчивается.
Выйдя к коридору с лифтами, я обнаруживаю, что там появились три больших портрета с широкими траурными лентами. Со стен на меня смотрят командор Бенедикт, незнакомая мне пожилая женщина, видимо, погибшая в давке, – и Линкольн.
– Ее пытают? – ровным голосом интересуется Константин, не сводя взгляда с одного из портретов. Сейчас доктор выглядит так, будто это вовсе не он еще меньше часа назад, замотавшись в одеяло, валялся в забытье на полу развороченного медблока.
Удивительно, на что способно возвращение тех, кого мы любим.
– Мы вытащим ее, – говорю я едва слышно.
– Мы даже не знаем, где ее держат. – Константин продолжает сохранять все то же бесстрастное выражение лица, и я даже невольно восхищаюсь им, чувствуя силу урагана, что сейчас бушует внутри него. Я слышу надежду и ненависть, очень много ненависти – к уже мертвому Бенедикту, к тому безымянному ублюдку, что сейчас пытает Линкольн…
Я слышу холодную решимость. Константин убьет его, убьет всех, кто к этому причастен, – а я не стану ему мешать.
– Мы – нет. – Я застываю, почувствовав, как присутствие Берилла в моей голове становится более заметным. – Подожди-ка…
Берилл в ярости, и ему все труднее это скрывать, все сложнее остановить рвущийся крик; его сдерживает Агата, помогая справиться с яростью, – точно так же, как я помогла ей на празднике. То, что может один профайлер, могут все.
