Берт плачет навзрыд, и я вновь его обнимаю, не зная, как еще поддержать. Он обхватывает меня с неожиданной силой.
– Я… Я пойму, если ты больше не захочешь дружить. Со злыми людьми никто не дружит, – слышу я сквозь его всхлипы.
– Конечно же, ты не злой, – говорю я, поворачивая голову мальчика к себе так, чтобы видеть его глаза. Как его успокоить? Как ему помочь? – Ты всего лишь хотел защитить нас, помнишь? Ты собирался напугать Закара, чтобы он больше к нам не лез, ты не знал, что так получится… Справедливость, Берт! – отчаянно восклицаю я. – Справедливость ведь не наказала тебя…
– Потому что из нас двоих Закар злее… – Берт шмыгает носом. – Был.
– Почему… – Я обмираю, услышав последнее слово. – Почему
Берт отвечает не сразу. Всхлипывая, он долго смотрит мне в глаза.
– Закар… Он больше никогда не сможет войти в рендер, – наконец говорит он, и его голос почти не дрожит. – Ему придется покинуть Корпус.
Паула была права: теперь нас боятся. Даже не знаю, что хуже – когда Корпус делился на тех, кому мы сильно не нравились и кому было все равно, или то, что теперь все одинаково опасаются заговорить с нами без необходимости. Мы лишились неприятелей – даже Макс старается не попадаться нам на глаза, но вместе с ними мы потеряли и тех, кто к нам относился хорошо. Исчез и шепот за нашими спинами – нас боятся даже обсуждать, и я понимаю почему.
Берт вывел из строя одного из самых сильных курсантов. Он определил, в чем его уязвимость, и ударил по слабому месту, «взломав» Закара, как очередную базу данных или систему защиты. Для всего Корпуса это выглядит именно так, и только мы знаем, что Берт лишился спокойного сна, что в кошмарах, от которых не спасает никакое успокоительное, он слышит, как кричит Закар, – и сам просыпается со страшным криком, перебуживая всех остальных. Берт осунулся, он почти ни с кем не заговаривает, а если к нему обращаются – отвечает невпопад. Та к проходит две недели, Берт выглядит все утомленнее, и однажды он засыпает посреди обсуждения очередной вечерней тренировки на коленях у Альмы, и той приходится провести всю ночь в неудобной позе на диване в общей комнате, потому что мальчик впервые за все эти дни спит без криков.
Та к находится способ избавить Берта от кошмаров. Альма предлагает ему перебраться в женскую часть казармы. Берт, конечно же, сразу наотрез отказывается от этой идеи, но после очередного кошмара меняет свое мнение, и в нашей комнате появляется еще один обитатель. Альма и сама спит неважно, поэтому, когда после двух бессонных ночей она просит меня взять Берта к себе, я придвигаю вплотную к своей одну из свободных кроватей, и мне приходится привыкать к порой шумно ворочающемуся соседу – но главное, что Берт снова может спать. Его сон спокоен только тогда, когда рядом Альма или я. Он постепенно начинает заговаривать с нами, но до прежнего Берта ему еще далеко. Хуже всего ему приходится в Большом зале, когда он становится нужен нам внутри рендера: мы уже начинаем работать с системами защиты, и без техника внутри нам не обойтись. Берт отлично справляется со своей ролью, но внутри рендера на него жалко смотреть, он вздрагивает при каждом громком звуке и постоянно озирается. Но, несмотря ни на что, он упорно продолжает тренироваться с нами.
После одной из таких тренировок, когда мы выходим из Большого зала, путь нам преграждает один из близнецов. Он стоит, недовольно нахмурившись и скрестив руки на груди, и мне не сразу удается понять, кто перед нами.
– Так, так, так, – начинает он говорить, и по голосу я узнаю Гектора. – Ты, – он показывает пальцем на Берта, и тот весь сжимается и прячется за Альму. – Это ведь ты взломал рендер-контроль.
Я уже хочу попросить Гектора уйти, – неужели он не видит, как его слова действуют на Берта? – но тут его лицо неожиданно меняется, расплывается в улыбке, а в глазах появляется любопытство. Он приседает на корточки так, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами мальчика.
– Как ты это сделал? – живо интересуется он. Берт размыкает губы, намереваясь ответить, но Гектор останавливает его жестом: – Нет! Подожди! Лучше не говори… Нестор уже который день просиживает над рендер-контролем, голову уже сломал, пытаясь понять, как тебе это удалось, – улыбаясь, быстро говорит он, затем вновь хмурится, но на этот раз шутливо. – Я же не удержусь, расскажу ему, если узнаю, а он меня прибьет. – Его лицо вновь проясняется, и он протягивает руку Берту: – Я Гектор, кстати.
Мальчик осторожно пожимает протянутую руку, и впервые за долгое время я вижу на его лице робкую улыбку.
Мои тренировки у Кондора становятся все сложнее. Спарринг с шестами остался далеко позади, и я по нему уже начинаю скучать. Кондор пытается учить меня бою на ножах, а потом во время одной из тренировок из категории «обезоружь меня или хотя бы попытайся», когда я выбиваю у него из рук пистолет, он внезапно вспоминает, что я не была рекрутом, не прошла первоначальную стрелковую подготовку, а скоро начнется спецкурс Валентины… Теперь мои тренировки чередуются: вечер стрельбы – вечер боя на ножах. И если приемы с ножом еще хоть как-то мне удаются, то со стрельбой все просто ужасно.
Мои руки не настолько слабые, чтобы не справиться с отдачей; я правильно стою, правильно держу пистолет, но ничего не выходит. Я вздрагиваю при каждом выстреле и не могу от этого избавиться. Наушники не помогают: нажимая на спусковой крючок, даже не слыша звука выстрела, я вздрагиваю всем телом, и из-за этого пуля уходит в сторону. С каждой выпущенной пулей я убеждаю себя, что скоро у меня начнет получаться, но после нескольких выстрелов подряд уже даже не способна ровно удержать пистолет, он начинает ходуном ходить в руке. Темная рукоять, зажатая во вспотевшей ладони, словно жжет кожу, и все, чего мне хочется, – это отбросить пистолет как можно дальше от себя и никогда больше не брать его в руки.
Когда я в очередной раз спускаюсь к Кондору, двери его зала открыты, но внутри темно.
