Она пахла травами — как в Соборе, в комнатке, где отец Ксавье хранил лечебные растения. Жиль даже помнил некоторые из них. Розмарин, мята, ромашка, герань…
— Нет.
Жиль не сразу понял, что это сказал Дидье. Слишком твёрдо для двенадцатилетнего мальчишки прозвучало это коротенькое слово.
— Подумай, — хмурится Клермон. — Правильный ответ не только сохранит тебе жизнь, но и…
— Нет!
Дидье встаёт, гордо расправляет плечи, сжимает кулаки так, что белеют костяшки пальцев. Рене мрачно кивает, разводит руками.
— Шаман, ты это… — бурчит Тибо. — Не надо. Перебей ему руки или глаза лиши, но не тро…
Дидье бросается на Клермона, как распрямившаяся пружина, но тот отшвыривает его к ногам Жиля — как игрушку.
— Акеми. Дай сюда меч, — требует Рене, не сводя с Дидье глаз.
Она повинуется с таким же пустым взглядом. Рене вынимает вакидзаси из ножен, делает шаг.
— Я тебя последний раз спрашиваю. Ты со мной?
Кончик меча касается подбородка Дидье. Мальчик поднимается с пола, выпрямляется, оглядывается на Жиля. И кажется взрослее своего старшего приятеля лет на десять.
— Я не трус. И не предатель, — говорит сын кузнеца Йосефа.
— Да, — отвечает Жиль еле слышно.
Рене разворачивает мальчишку спиной к себе, перерезает ему горло и отталкивает прочь вздрагивающее тело. Жиль оторопело смотрит, как кровь Дидье пропитывает ковёр.
— А теперь ты расскажи, что здесь делал, — слышит он голос Рене словно издалека.
Слов нет. Язык превратился в неподвижный инородный предмет, губы словно смёрзлись, заперев любые звуки. Вокруг шумит и рокочет море. Жиль беспомощно моргает, понимая, что теперь он один. Совсем один, и никто…
И даже не слышит, как кричит и плачет Акеми. И не сразу понимает, чьи руки смыкаются вокруг него. Мир возвращается слишком медленно, Жиль не успевает дышать, смотреть, думать, слышать…
— Рене, родной, хороший, любимый, не трогай! — причитает Акеми, прижимая Жиля к себе так крепко, как будто хочет спрятать внутри себя. — Что хочешь делай, только не убивай его, я тебя умоляю! Это же Жиль, это мой Жиль, разве ты не узнаёшь?
На неё хмуро смотрят, отводят глаза. Рене вытирает вакидзаси о кресло, убирает меч в ножны, хлопает Акеми по заду:
— Всё, хватит. Прекращай орать, забирай своего засранца и пошли отсюда. Тибо, общий сбор. В здании чисто?
— Ну да, кого не перебили, тех я ледком посыпал. Оставил привет полиции, — ухмыляется коренастый.
— Валим. Лица прикрыть — и через подвал, как пришли, — распоряжается Рене.
Он покидает кабинет Сириля последним. Вытряхивает из браслета кристалл льда, подращивает его на ладони, ломает пополам и бросает на пол. С тихим потрескиванием Синий лёд начинает расти. Рене склоняется над телом Дидье Йосефа и с сожалением говорит:
— Мне действительно жаль. Ты достойный сын, ученик и преемник. И ты бы жизнь положил, чтобы достать меня и поквитаться. Потому иначе я не мог. Лети под Купол с миром.
Синий лёд тонкими щупальцами поглаживает сжатые в кулак пальцы Дидье. Рене ощущает в этом что-то похожее на осуждение. И прежде, чем уйти, он брезгливо давит каблуком лёд возле тела Дидье.
13. Дурная кровь
— Месье Каро? — вежливо окликает юная секретарша в очередной раз.
Это двадцатый. Или двадцать первый. А может, и больше.
Бастиан сидит за столом, заваленном бумагами, закрыв руками лицо. Отчёты, доклады, сводки… Третьи сутки он не вылезает из полицейского управления Второго круга, куда стекается вся информация о происходящем в трущобах. Да, Советник Каро не на своём месте. Но он считает себя причастным к событиям последних дней и активно работает вместе с Пьером Робером.
Чёртово утро. Чёртова полиция. Чёртово кресло, скрипящее под задницей. Чёртова трёхдневная рубаха, воняющая потом. Чёртова ситуация, в которой не только Бастиан чувствует себя бессильным.
«Когда всё это началось? Что истинная причина? Кто виновник того, что люди друг друга режут на улицах и ненавидят тех, кто их кормит? Почему я из снабженца превратился в карателя? Почему мне приходится таскать с собой оружие и ходить по улицам в окружении охраны?» — морщась от головной боли,
