Трехрогого, и даже адепты Рамшеха, которому поклоняются на Южном континенте… И никто, ни один из них толком не ответил на простой вопрос: на кой всесильному богу, устами коего говорят его жрецы, нужны
Брат Тенезмий промямлил что-то насчет «смирения», «украшения храмов» и «искупления грехов», но быстро стушевался под взглядом Трампа.
– Знаешь что? – повторил дедуля. – Перебьешься. Не было у нас королей, дворян и жрецов, не было и не будет. Есть и были – люди. Порядочные, честные. Мы верим в человека и его земной путь. И каждому на этом земном пути воздаем по истинным заслугам его, а не по власти и богатству… Гритт и Великая Торба!
– Но я все же попробую повернуть вас к свету истинной веры… Веры в Великого Атрея! – заикнулся клирик.
– Попробуй, – кивнул дедушка. – Рискни. Раньше я выпроваживал вашу братию из клана пинком под зад. Но ты, я вижу, человек хороший… У-у-у, честный упрямец. Потому я дам тебе шанс. Начни с общинного свинарника. Там как раз не хватает рабочих рук. В свободное время разрешаю гнать пур… проповедовать взрослым Джарси. Но если я услышу, что ты навязываешь свое учение подросткам до семнадцати лет – будешь порот и изгнан из клана.
С тех пор брат Тенезмий смотрел за свиньями. Он наложил на себя епитимью не покидать клана, пока не повернет к свету истинной веры хотя бы одного из Джарси.
Бедняга обрек себя на жизнь в нашем клане до самой смерти.
Он пытался проповедовать у ворот свинофермы каждое утро и вечер. Эффект от проповедей брата Тенезмия был – они веселили душу, от них поднималось настроение даже у тех, кто маялся похмельем.
– Эк заливает, а! – говорили в народе и весело смеялись, передавая речи брата Тенезмия о всеобщем и личном прижизненном смирении. – Смирение, вы слыхали, да? Расслабься, когда тебя бьют, ага! Возлюби пастыря своего и короля своего, нет, вы слышали?
За годы клирик стойким и честным трудом дослужился до смотрителя свинофермы. Не думаю, впрочем, что такое повышение в должности даровало ему душевный покой: он стал еще суше, еще желчнее и, как говорят, тайком заглядывал в кружку с горячительным, а еще наловчился так ругаться, что даже дедушка Трамп завидовал.
– Утро доброе, – сказал я.
Брат Тенезмий скупо кивнул и покосился на тролля. На поясе Верхогляда связанными лапками кверху висели три пеструшки. Пока тролль стягивал им лапы, одна умудрилась от испуга снести яйцо.
– Четыре порося… – прогудел Зелмо, показав Тенезмию три толстенных пальца.
Клирик поджал губы. Согласно постулатам пророков Атрея, тролли не имеют души, а стало быть, не могут быть спасены духовной силой при жизни, дабы вознестись на небеса, следственно, тратить на них силы бессмысленно, более того, обращаться с такими существами следует как с животными.
– Пусть выберет четырех десятимесячных подсвинков, – сказал я. – Заработал.
Брат Тенезмий отпустил крепкое и, несомненно, греховное ругательство.
Неужели он начал превращаться в
Пожалуй, стоит свести его с Мэй, вдовой Годрика Вшивого…
– Все помнишь? – спросил я у Шатци, когда Зелмо, бросив на плечо торбу с визжащими поросятами и бочонком прокисшего пива, утопал на юг, в свою семейную – представьте, у него была супруга – берлогу.
Брата колотило, как в лихорадке.
– Д-да… – Он посмотрел на меня, расширив глаза: пацан пацаном. И что в нем бабы находят? – Ты не сплохуешь, Фатик?
Вместо ответа я показал ему кулак.
– Вечерком отпразднуем.
– Я боюсь, ох! Я сбегу, ох, слушай, Фатик, я не выдержу, я
– Джарси не бегают от опасности.
Его полные губы – обличавшие того еще волокиту-развратника, затряслись мелко-мелко.
– Не мо-гу-у! Я сбегу, Фатик! Ей же ей, сбегу!
Я двинул его в солнечное сплетение. Это был скромный отрезвляющий удар костяшками правого кулака. Брат сперва согнулся, затем с хрипом выпрямился. Румянец залил его щеки.
– Сможешь.
– Не знаю… Мне страшно, Фатик! Я боюсь дедушку!
Я ударил его снова – в то же место.
– Дай мне слово Джарси, что никогда не сбежишь.
– Во… о-о-оххх… Вообще ни от чего? Ни от кого?
Я ударил его в третий раз – изо всех сил, по-настоящему больно.
