Варвар, который ошибался

– Брутально, дларма тогхирр! Мастер Фатик, не будь вы так дороги Олнику, я бы отвесила вам оплеуху!

Я был готов зарядить встречную колкость, но Олник вдруг вздрогнул и сфокусировал взгляд на мне:

– Фатик! Фатик! Скоро тебя убьют, я это вижу!

Гритт… Это-то я как раз не хотел бы слышать…

Котята в моем горле превратились в двух озверевших ревнивых кошек.

– Кто убьет, Олник?

– Дохлый зяблик, не знаю!

– Убьют за дело?

– Очень вкусно пахнет… Хочу моченой репы!

Ч-черт! Я призвал на помощь все свое хладнокровие.

– Убьют за дело? В бою? Как меня убьют?

– Не бойся друга умного, бойся врага глупого!

– Олник. Впереди есть мозгун или лузгавка?

Он задышал с хрипами.

– А? Откуда ты знаешь?

Значит, есть…

– Может, ты видишь, как их победить, если они привяжутся к нам?

– Будет много огня!

– Что?

– Будет много огня!

Покрытая струпьями голова начала крениться на грудь, Олник обмяк.

– Мастер Фатик, – сказала Крессинда, – шли бы вы… на… на…

Я ушел. В моем горле разгорался настоящий пожар. У фургона я спросил Виджи, очень надеясь, что мой голос не звучит предательски-хрипло:

– Меня убьют?

– Я не знаю, Фатик.

Однако глаза ее ответили утвердительно.

Впрочем, она знала и видела в плетении нитей моей судьбы еще что-то. И это самое что-то заставило ее ответить спокойно. Как будто она видела в моей смерти не конец, а… начало? Но какое начало может быть в смерти, яханный фонарь? Разве что – превратиться в бестолково ковыляющего паршивого зомби? Нет уж, ищите дурака! Если сдох – то сдох.

Мне было слишком паршиво, чтобы затевать расспросы, да она и не ответила бы – я выучил ее досконально. Отделалась бы парой заумных фраз, а то и вовсе – соврала бы. Эльфы не лгут, а полукровки – лгут и не краснеют, повторяю это уже в сотый, наверное, раз.

* * *

Когда я стану старым, брюзгливым и окончательно облысею, я напишу мемуары под названием «Хороших людей нет». Заметьте: я не буду называть свою книгу «Все люди – дерьмо!» или «Не могу я пить вино, потому весь мир – дерьмо!», я назову ее достаточно скромно. Сейчас весь мир людишек казался мне крайне дерьмовым, а запить свое раздражение я не мог по известной вам причине.

Я купил нам места в «Чаше», загнал уцелевший фургон во двор, прошел в зал харчевни вместе с Виджи, Тулваром и возницами Вирны – Нануком и Ванко. Маммон Колчек остался подле фургона, в котором продолжал бушевать Олник; ему что-то успокоительно говорила Крессинда.

Мы заказали нечто, что могло сойти за ранний обед или поздний завтрак.

Вместо пива я попросил воды.

Возницы Вирны – два плечистых молодца с физиями, обличавшими в них весьма серьезных ребят, слушали меня не перебивая. Тулвар поскуливал. Виджи молчала, положив руку мне на запястье.

– Честные люди – худший вариант таможенника, – сказал я. – Раньше-то тут заведовал делами лейтенант Мраузек, мой знакомец, дружище. Он имел стойкую таксу на провоз любого груза и вел дела разумно. Да я слона мог провезти контрабандой. А вот Аджог Карибдиз – совсем другое дело. Мне знакома эта порода людишек – объявляют себя честными, кичатся своей честностью, а на деле – жрут не в два даже, в три горла. Крайняя степень алчности, другими словами. Если таможенник говорит, что он честен – знайте, перед вами алчный ублюдок без малейшей чести. Сейчас Карибдиз мотыляет нас на крючке и уже почти подсек. Да, разумеется, Виджи, он играет в честность, причем делает это искусно. Полагаю, ему нужны все деньги, что у нас есть. Тогда, возможно, груз нам вернут. А может быть – и нет. Возможно, он примет взятку и сделает вид, что не получил денег. Такое тоже бывало. Бывало и так, что алчная сволочь брала деньги и, одновременно, бросала купца за решетку по обвинению в контрабанде – чтобы доказать, что никакая она не сволочь и не алчная. Сейчас мы поедим, а затем я прибью свою гордость гвоздями к стенке и отправлюсь к Карибдизу на разговор.