было… Неужели до меня добрался кто-то из ребят капитана? Но за какие грехи я помещен в кутузку?
Рядом снова заблеял какой-то пьяный дурак. Черт! Таких надо вытрезвлять в холодных одиночках! Он же на нервы действует, в самом-то деле!
– Яханный фонарь, дурило! Говорить не можешь, так молчи!
Чьи-то руки сдернули с меня повязку. Приглушенный голос велел:
– Сядь.
Кряхтя, я повернул голову влево.
– Не… не понял?
Ко мне наклонилась морда, обросшая черной кудрявой шерстью. Выпученные зенки, хищно нацеленные тяжелые рога… Гул! Свиньяк, лузгавка. Какое-то из чудищ Брадмура! Да еще говорящий!
Сердце прыгнуло к горлу, я заорал. Не то чтобы испугался, скорее – заорал от отчаяния. Все-таки – предсказание Олника грозило сбыться. Чудище мгновенно исчезло, а через секунду меня оглушило многоголосое блеянье. Так он здесь не один, а с товарищами! Сейчас набросятся, растерзают! А я даже не могу защищаться – руки-то скованы!
Я попытался встать, но не сумел – ноги слушались плохо, позорно приземлился на задницу и… узрел стадо чернорунных баранов, настоящих баранов, сбившихся в кучу на другом конце тесного, присыпанного соломой загона. Мои вопли напугали их до полусмерти: бараны блеяли хором, некоторые даже пытались перескочить через заграждение из толстых жердей, посыпая своих товарищей шариками помета. Другие ломились в запертую калитку, лбом, как и полагается баранам.
– Тихо! Тихо, ребята! Я свой! В смысле не баран, но друг!
Тут-то я и увидел, что по ту сторону загородки у двери стоят два человека – один высокий и тощий, второй – крупный, похожий на шар – до того он был толст. Третий, что сдернул мою повязку – замухрышка, почти карлик, как раз перебирался через заграждение. Все трое были в каких-то глухих ритуальных плащах черного цвета, лица скрыты за черными глухими же масками с прорезями для глаз, на головах – черные же остроконечные колпаки. Короче, полный одежный набор для идиота, решившего поиграть в какое-либо тайное общество из тех, что я называл Фальтедро в Зале Оракула.
Впрочем, эти парни не играли.
Это были шеффены, и настроены они были серьезно, хотя бы потому, что передо мной, переброшенная через балку, болталась веревочная петля.
Виселица для старины Фатика.
Веревка грязная и пыльная.
Колючая.
Сейчас, полагаю, мне зачтут приговор.
Высокий дрищ спросил:
– Фатик Мегарон Джарси, ты нас слышишь?
Глупый вопрос.
Я издал слабый стон и поелозил задницей в соломе. Задница болела – помнила свои приключения среди пакгаузов.
– Слышу, слышу. Кха, кха! И даже вижу. Не могли бы вы меня расковать? Я даже голову потереть не могу – а ведь там, спасибо вам, красавцы, большая шишка!
– Тебе отказано в свободе. Тебе отказано в жизни. Но тебе не отказано в правосудии!
Но голос твой дрожит, я чую это. Не такие уж вы и профессионалы, ребята.
– Ну, ладно, как скажете. Кто вы?
– Мы – шеффены вольного суда Дольмира и Одирума. Я – Смерть.
– Я – Воля, – это замухрышка.
– Я – Справедливость, – это толстяк.
– А я – Черный Ужас Ночного Сортира, – а это сказал, как вы догадались, Фатик М. Джарси.
Мои слова не произвели впечатления, хотя толстяк издал звук, похожий на нервный смешок. Голоса шмакодявки и толстяка казались мне смутно знакомыми, однако все трое говорили явно через тряпки, или набив в рот камней, чтобы их не узнали. Но все же где я слышал эти голоса?
Высокий дрищ (видимо, он был главарем) проговорил торжественно и величаво:
– Ты не явился в суд. За неявку в суд приговор – смерть! Мы здесь, дабы свершилось правосудие!
Окатанные формулы, которые он изрекал, отзывались в моей голове нестерпимой болью. Терпеть не могу пафос, особенно когда он помножен на глупость. Шеффены фемгерихта были точно такими же тупыми и не рассуждающими фанатиками, как и кверлинги. И, как и кверлингов, их использовала чья-то злая воля, я был убежден!
– Мы могли убить тебя раньше, ибо приговор уже объявлен нашим судом. Однако же один из нас… – значительная пауза, – зная тебя, испросил
