Смерть Артура

В конце „Могилы Артура“ говорится, что Артур „ждет“ (изначально было „спит“) на Авалоне, а Гавань Фаэри превратилась в Гавань Авалона. На первый взгляд пребывание Артура вживую „на Авалоне“ наводит на мысль, что название употреблено тут в традиционном „артуровском“ смысле, для обозначения острова, куда Артур был перевезен для исцеления Феей Морганой; однако появление его в контексте топонимов „Сильмариллиона“, по-видимому, также подразумевает, что это – Тол Эрессеа.

То же можно сказать об изменении названия „Залив Эльфийского дома“ (или Фаэри, или Эльдамара) на Залив Авалона [94]. Название „Авалон“, теперь употребленное по отношению к Тол Эрессеа, здесь перенесено с самого острова на побережье обширного залива, в котором укреплен в основании морского дна Тол Эрессеа[95].

Тем самым, по-видимому, артуровский Авалон, Счастливый остров, Insula Pomorum, владения Феи Морганы, в некоем загадочном смысле теперь был отождествлен с Тол Эрессеа, Одиноким островом. Но название „Аваллон“ вошло в употребление как одно из имен Тол Эрессеа одновременно с тем, как возникла идея Падения Нуменора и Изменения Мира (см. выше), вместе с концепцией Прямого Пути, по-прежнему уводящего из Круглого Мира к Тол Эрессеа и Валинору: дороги, не доступной для смертных, которую тем не менее непостижимым образом отыскал Эльфвине из Англии.

Как именно мой отец представлял себе такое сочетание, я ответить не в состоянии. Возможно, из-за отсутствия более точной датировки я вынужденно объединил – как совпадающие по времени – идеи, никак не связанные между собою, которые возникали и отбрасывались в пору бурного творческого подъема. Но я повторю здесь то, что уже говорил в книге „Утраченный путь“ и другие работы» (стр. 98) о намерениях моего отца касательно его книги о «путешествии во времени»:

В это время, с появлением в концепции «Средиземья» ключевых идей Низвержения Нуменора, Мира, ставшего Круглым, и Прямого Пути, и замысла истории о «путешествии во времени», в котором весьма значимая фигура англосакса Эльфвине должна была «перенестись» как в будущее, в двадцатый век, так и в многослойное прошлое, отец намечал обширное и недвусмысленное сопряжение своих собственных легенд с легендами многих иных земель и времен – все это было связано с преданиями и мечтами народов, живших по берегам великого Западного моря.

* * *

В завершение остается рассмотреть отцовские заметки, касающиеся истории Ланселота и Гвиневеры (см. выше). Мы узнаем, что Ланселот, с запозданием возвратившись из Франции, поскакал на запад от Ромериля «по пустынным дорогам» и что он повстречал Гвиневеру, «выехавшую из Уэльса». Повествование уже было задумано как радикальный отход от строфической «Смерти Артура», которой близко следовал Мэлори (его рассказ я кратко суммирую на выше). Из отцовских заметок, пусть и очень кратких, вне сомнения следует, что его Гвиневера в последующие годы знать ничего не знала о монастыре, равно как и об унылых «постах, молитвах и делах благотворительных», и уж конечно, не стала бы обращаться к Ланселоту в таких словах:

«…But I beseche the, in alle thynge,
„Будь счастлив – но в делах во всех
That newyr in thy lyffe after thysse
Впредь и до самого конца,
Ne come to me for no sokerynge,
Не у меня ищи утех,
Nor send me sond, but dwelle in blysse:
Ко мне с письмом не шли гонца.
I pray to Gode euyr lastynge
Помочь мне искупить мой грех
To graunt me grace to mend my mysse“[96] .
Молю я Господа-Творца».

А его Ланселот тем более не стал бы отвечать теми словами, что приведены у Мэлори:

«Как, возлюбленная госпожа моя, – сказал сэр Ланселот, – неужели вы желаете, чтобы я вернулся в мою страну и там женился? Нет, госпожа, знайте, этого я никогда не сделаю, ибо я никогда не нарушу данной вам клятвы. Но доля, к которой я вас привел, станет и моей долей. Я заслужу милость божию и в особенности буду молиться за вас».

В изложении моего отца встреча Ланселота и Гвиневеры, приехавшей из Уэльса, была совершенно иной. Ее предвосхищают строки третьей песни:

Чуждым ей мнился он,
как от порчи пагубной переменившись

(III. 95–96).

Чужой она мнилась,
переменившись. Над пучиной стоял он
изваянием каменным, изверясь в надежде.
Простились в муке.

(III. 106–109)

В строфической «Смерти Артура» последняя встреча и расставание в монастыре исполнены глубокой скорби:

But none erthely man covde telle
Но никому не описать,
The sorow that there by-gan to bene.
Какое их постигло горе.

В повести Мэлори «они стонали жалобно, словно пронзенные копьем» (см. выше); однако решение их было твердым и окончательным. В заметках к «Гибели Артура» (см. выше) их последняя встреча отмечена ощущением опустошенности и уныния. В первом из набросков Ланселот спрашивает у Гвиневеры только одно: «Где Артур?» И, хотя, конечно же, настрой здесь совершенно другой, есть в этой сцене нечто от мучительной проникновенности того вопроса о Турине, с которым умирающая Морвен обращает к Хурину: «Если ты знаешь, расскажи мне! Как удалось ей отыскать его?» Хурин ничего не сказал; и Гвиневере тоже ответить было нечего. Ланселот «отворачивается от нее».

В другом наброске, касающемся их последней встречи, говорится, что в сердце Ланселота не осталось иной любви, кроме как к Артуру; Гвиневера