погиб за меня…
Максимильян ни слова не понял из этой речи.
— Ты бы зашел, — предложил юноша. — Меня зовут Йорик. Вроде как Бедный Йорик, и далее по тексту. Хотя рад заметить, что к нему я не имею никакого отношения.
— О, Уильям? — позвала из дома женщина. — Это Уильям? Он принес ананас?
За дверью открывалась маленькая прихожая, какие бывают в типовых пригородных домиках с террасами. Стены были увешаны плакатами и афишами с рекламой велосипедов, клубов любителей поэзии и художественных выставок, а также «группы поддержки экзистенциалистов», что бы это ни значило, и объявлением, в котором какой-то человек обещал застрелиться девятого сентября, если посмотреть на это сойдутся девять или более зрителей. И ещё был плакат: «Разыскивается» с именем какого-то Воланда.
Максимильян вслед за Йориком обошел детскую коляску и попал в маленькую гостиную, где сидели семеро людей — все такие же худые, как Йорик, все с такими же черными сигаретами, — а также голубой персидский кот.
В маленьком кирпичном камине мерцал огонь. Один из сидящих скармливал ему рукопись, лист за листом. Он что-то бормотал о том, как в тридцать лет вернется в аэродромный ангар и сожжет всё, что останется от его трудов. Непохоже было, что к тому времени много останется.
Ещё двое молодых людей стояли, сурово глядя друг на друга. Один продекламировал: «Обоим было ясно, что до конца ещё далеко-далеко, и что самое сложное и трудное только ещё начинается».
Одна из женщин записала что-то в блокноте, а потом принялась зачитывать написанное: «Конечно же, ни бумаги, ни конвертов. Клочок розовой промокашки и больше ничего — мягонький, тоненький и чуть-чуть влажный, как язычок мертвого котенка, хотя, честно говоря, мне не приходилось его трогать». Максимильян ничего не понимал. Это походило на устроенный взрослыми розыгрыш — из тех, что слишком затягиваются.
На столе посреди комнаты стояли мисочки с оливками, корнишонами, сваренными вкрутую яйцами, анчоусами, рыбным паштетом, сливками для кофе, ржаным хлебом, пахучим сыром, ливерной колбасой, бараньими почками, икрой, салатом с кориандром и ещё большая тарелка, на которой подрагивало белое бланманже. От одного взгляда на стол Максимильяна затошнило.
— Кофе? — предложил Йорик, достав откуда-то маленькую чашечку с блюдцем.
— Вообще-то мне не хочется…
— …Ничего из этого. Разумеется. Какому ребенку понравится кофе и оливки? Какой подросток переварит ливерную колбасу? Но тебе придется все это съесть, не то Изабелла не перевезет тебя за реку. Таково правило. Я не виноват.
— Я должен всё это съесть?
— Да.
— А где я, собственно говоря? — спросил Максимильян, которому тошно было даже думать, что он съест хоть что-нибудь с этого стола.
— Мы обречены на свободу, — заявил сидевший у камина мужчина.
Это вряд ли что-то объясняло.
— Пей кофе, — посоветовал Йорик, — пока снаружи не стало ещё темнее.
— Поспеши, милый Уильям, — сказала женщина, которую, вероятно, звали Изабеллой. — Терпеть не могу грести в темноте. Хотя здесь, конечно, всегда темно.
— С чего она взяла, что меня зовут Уильям?
— Пей кофе. Может быть, она объяснит, когда повезет тебя через реку.
Максимильян принял у него чашечку. От запаха ему чуть не стало дурно. Но ведь взрослые любят кофе? А этот кофе казался самым кофейным кофе на свете. Взрослые, которые любят кофе, наверно, пришли бы от него в восторг, сообразил Максимильян. Напиток был густым и черным, с тонкой пенкой — значит, кофе крепкий. И чашечка тоже была черной с изящной серебряной ручкой. Мальчик понюхал кофе. Тот пах по-взрослому, мрачно и сложно, как то место, куда, по всей видимости, направлялся Максимильян. Он ещё раз понюхал и выпил до дна.
После этого вкус оливок показался ему почти приятным. Они были черные, сморщенные и очень-очень соленые. Но после кофе это было кстати. Максимильяну почти понравилось. По-крайней мере они не были отвратительными. И его не стошнило. Мальчик обвел глазами оставшиеся на столе блюда. Штука в том, чтобы есть их в правильном порядке. Уравновешивать соленое сладким. Теперь, когда ему почти понравился кофе, сливки могли оказаться не хуже. Надо оставить их напоследок. А вот… — он снова шагнул к столу. Пахучий сыр на ржаной хлеб. Да, они неплохо сочетаются: кисловатый вкус хлеба смешивается с остротой сыра. И ливерная колбаса после них уже не так ужасна. А анчоусы были бы даже хороши, если бы не хрустевшие на зубах косточки.
— Можно мне ещё кофе? — спросил он у Йорика.
— Надо же, такое тут впервые! — заметил Йорик, наливая ему. — Никто никогда не просил добавки. Честно говоря, никто до тебя не справлялся с этой задачей. Понятно, не очень-то многие и пытались.
