своей очереди пройти между деревьями и скрывались в темноте. Не знаю, уходили они под землю, или в полые холмы, или в иной мир, или к какому-нибудь там Ахерону. Толстая женщина и юноша в мотоциклетном шлеме как будто держались вместе. Все мертвые видели друг друга, но меня и фейри как будто не замечали, а те собрались по сторонам тропы и наблюдали. Юноша пропустил женщину вперед, и она прошла торжественно, как входят в церковь.
Потом я увидела Мор. Этого я никак не ожидала. Она шла с листком в руке, так беззаботно, словно разыгрывала серьезную роль в игре. Я окликнула ее по имени, и она обернулась, и увидела меня, и улыбнулась так радостно, что разбила мне сердце. Я потянулась к ней, а она ко мне, но на самом деле ее там не было – как фейри, хуже чем фейри. Она как будто испугалась, стала озираться и, конечно, увидела собравшихся вдоль тропы фейри.
– Отпусти, – выдохнул мне в ухо Глорфиндейл таким теплым шепотом, что волосы зашевелились.
Я ее не держала – хотя держала. Наши протянутые руки не соприкасались, но связь была осязаемой. Она мерцала лиловым светом. Единственная, в чем был цвет. Видела я не обычным зрением, как будто весь прошлый год она болталась вокруг меня как обломок моста. А теперь восстановилась, стала целой, мы были вместе.
– Держать или умирать, – сказал он мне в ухо, и я поняла, он хотел сказать, что я могла бы удержать ее здесь, и это было бы плохо, и я ему поверила, хотя и не поняла, или я могла бы отпустить ее за ту дверь к смерти. Это было бы самоубийство. Но отпустить ее я не могла. Все минувшее время без нее было очень тяжелым, такой гнусный год. И я всегда готова была умереть, если надо.
– Наполовину, – сказал Глорфиндейл, и он не имел в виду, что я наполовину мертва без нее или что она на половине пути, ничего такого – он имел в виду, что я остановилась на половине «Вавилона-17» и, если пойду дальше, никогда не узнаю, чем там закончилось.
Бывают и более странные причины жить.
Есть книги. Есть тетушка Тэг и дедушка. Есть Сэм и Джилл. Есть межбиблиотечная рассылка. Есть книги, в которые уходишь с головой. Есть отдаленная надежда на карасс когда-нибудь в будущем. Есть Глорфиндейл, который заботится обо мне настолько, насколько фейри способны о чем-то заботиться.
Я отпустила. Нехотя, но отпустила. Она цеплялась. Она держалась, так что отпустить было мало. Если я хотела жить, мне надо было ее оттолкнуть, несмотря на связь между нами, хотя она плакала, звала меня и держалась изо всех сил. Никогда мне не было так тяжело, даже когда она умерла. Хуже, чем когда меня оттащили и «скорая» увезла ее, захватив мою улыбающуюся мать, но не меня. Хуже, чем когда тетушка Тэг мне сказала, что она умерла.
Мор всегда была храбрее меня, и практичнее, и добрее, просто во всем лучше. Она была нашей лучшей половиной.
А теперь ей было страшно, одиноко, и сиротливо, и мертво, а мне надо было ее оттолкнуть. Она изменялась, цепляясь за меня, стала вьюнком, обвила меня всю и стала водорослью, цепкими щупальцами и слизью, которую никак не стряхнешь. Теперь, когда я захотела от нее избавиться, у меня не получалось, и как она ни менялась, я все время знала, что это Мор. Чувствовала, что она. Мне было страшно. Я не хотела ей зла. Кончилось тем, что я всем весом оперлась на ногу. Боль разорвала связь, так же как спугивала фейри. Болеть умело мое живое тело – так же как собирать дубовые листья и нести их в гору.
Тогда она пошла вперед или хотела пойти, но сумерки стали тьмой, и нельзя было пройти за дверь, двери больше не существовало. Мор остановилась под деревьями, опять став собой, очень маленькой и потерянной, и я едва не потянулась к ней снова. Но тут она пропала в мгновенье ока, как исчезают фейри.
Дорога вниз в одиночестве получилась долгой. Я на каждом шагу боялась, не встретить бы мать, если она явилась проверить, отчего сорвался ее замысел всех их захватить. Попытка удалась ей из-за Мор, теперь я это понимала, потому что Мор была ее дочерью, ее крови. Я все думала, что не могу бегать, а она может. Мор казалась далекой как никогда. Фейри, естественно, все поисчезали от боли. Даже «Вавилон-17», лежавший у меня в сумке, казался очень далеким. Но тетушка Тэг ждала меня в машине, и дедушка в «Феду Хир» был так рад меня видеть, он бы не перенес, если бы я ушла. Постель плямкавшего губами мужчины была пуста, его пустое тело уже унесли. Повезло ему, что ушел сегодня. Тем, кто умрет в ноябре, придется ждать целый год. Как Мор. Что с ней сталось? Придется ли ей ждать до будущего года?
Четверг, 1 ноября 1979 года
Чем больше думаю, тем меньше понимаю, что это было. Неужели все долины так открываются? А как же люди, которые умирают на равнинах? Это действительно древнее место, древнее рудника, или рудник открыл его там, где прежде был гладкий склон? И куда они ушли? И на самом ли деле они были? А Мор? Где она теперь? Ее все-таки захватила мать? Помогут ли ей фейри? И почему рябины? Никогда не слышала, чтобы рябину считали деревом смерти – это о вязах говорят: кладбищенские вязы. Но листья были дубовые, сухое золото дубовых листьев. Один остался у меня в сумке. Это не значит, что кому-то не хватило, у Мор был лист, и другие еще хрустели под ногами, когда я уходила. Я принесла более чем достаточно. Я думала, что все вытряхнула, но один остался под черной обложкой «Вавилона-17». До чего же странная книга! Неужели язык действительно определяет образ мышления? То есть вот так?
Похоже, у меня сегодня сплошные вопросы.
Я вымоталась и для ноги слов не найду, так что весь день сидела дома и читала. Потом приготовила ужин для тетушки Тэг, когда она вернется из школы, – грибную запеканку с луком, сыром и сливками, и картошку в мундире тоже с сыром, и горошек. Она сказала: как это мило, и что, наверное, мужчин так кормят каждый день, если они женаты, и что ей бы нужен не муж, который на такое рассчитывает, а жена, которая бы такое готовила. Приятно было готовить из настоящих продуктов. Есть в этом что-то основательное. Не то чтобы я прибегала к волшебству, кроме того волшебства, которое требуется,
