— Еще посмотрим, кто кого. — Мне отчего-то стало обидно. — Все, пока.
И я пошел домой. Времени-то на сон оставалось всего ничего.
Дома было тихо и темно, Вавила Силыч на пару с Кузьмичом уже давно ушли, и только верный Родька терпеливо ждал меня на кухне, хрустя овсяным печеньем и подогревая чайник.
Я его заботу оценил, но чаи гонять не стал, вместо этого рухнув в кровать, заснув еще до того момента, как голова коснулась подушки, и напоследок успев подумать: «Хоть часов шесть посплю».
И все равно не выспался. Впрочем, это было уже не так и важно, поскольку вскоре сонливость стала моим нормальным состоянием. Да и не только моим. В Москву пришла жара, одно из самых изматывающих горожан испытаний. В первой половине недели было еще терпимо, но к четвергу знойное марево набрало силу, и пошли дни из тех, что асфальт в центре плавят и выжигают кислород из воздуха настолько, что к вечеру его можно ломтями, как пирог, резать. Улицы опустели, никто без нужды по ним не мотался, разве что только совсем поздно народ вылезал на моцион, тогда, когда с небес снисходила хоть какая-то прохлада. Что же до служилого люда — он совсем запечалился и проникся завистью к тем, кто промышляет фрилансом. В подобное время в городе вообще невесело, а на работе — совсем уже паршиво, поскольку из многочисленных офисных тягот и неурядиц жара — одна из самых неприятных и неудобных. В бытовом смысле, имеется в виду.
Все время хочется пить, но делать этого никак нельзя, поскольку вода практически тут же покинет твой организм, превратившись в пот. Мало того — она образует темные влажные полукружья на сорочке под мышками и такого же цвета пятна на спине.
В помещениях — духота невозможная. Кондиционеры не справляются и один за другим выходят из строя. Ремонтников вызывают, но они приезжают не так быстро, как хотелось бы — мы не одни такие у них на обслуживании, так что в очередь, как писал классик.
Самое обидное, что ломаются кондеи чаще всего в двух подразделениях, которые хочешь не хочешь, а должны быть, скажем так, охлаждены. Это операционный зал, где в приоритете — забота о клиенте, и серверная, где всегда должна поддерживаться определенная температура, дабы техника не вышла из строя. Потери в результате латают за счет внутренних подразделений, забирая у них исправные кондеи и с издевательским видом вручая взамен китайские вентиляторы на длинной ножке, ехидно приговаривая: «От сердца отрываем» и «Только для вас».
Нас обобрали сегодня утром, а уже к полудню дышать в кабинете стало совсем нечем, вентилятор гонял воздух, ни капли его не охлаждая. Открывать окно не имело ни малейшего смысла, более того — это было совсем не по уму. Там прохлады в помине не было.
Мы глотали воздух ртом, как рыбы, и беспрерывно зевали от нехватки кислорода.
— Хочу на природу, — томно сказала Федотова. — Нет, даже не на природу, там делать нечего, там дети и муж, то есть еще хуже, чем здесь. Хочу на море, чтобы волна, и ветерок, и шезлонг. И еще коктейль, слабоалкогольный, со льдом, в запотевшем бокале, когда капельки по стеклу ползут.
— И чтобы его подавал мулат, — добавил я, обмахиваясь договором какой-то фирмы о поставках чего-то там. — Или даже лиловый негр.
— Ну, негр — это слишком, — рассудительно заметила Федотова. — А вот мулат…
— Сашенька, — ласково обратилась ко мне Денисенкова, — не помню, говорила ли я тебе сегодня, что ты лучший из молодых людей, работающих в этом богом забытом банке? Ты самый умный, самый добрый, ты вообще самый-самый!
— Да-да, — оживилась Федотова. — Так и есть. Сашуля, ты вообще альфа-самец, честное слово. Любая из нас будет счастлива, если ты только глянешь в ее сторону!
— Не пойду никуда, — немедленно заявил я. — Даже и не думайте. Меня на эти ваши… Не купишь, короче. Вон, в казначейство какой-то студентик на практику пришел, его окучивайте. Он молодой, он поведется.
— Казначейство его само юзает, — печально вздохнула Денисенкова. — И потом — я в пятницу с Танькой оттуда сцепилась, они теперь нас не любят. Весь отдел.
— Эти мне ваши корпоративные войны, — проворчал я. — Сами себе палки в колеса суете.
— Са-а-аш-ша-а! — в унисон произнесли мои сослуживицы. — Мы хотим мороженого! Хотим-хотим-хотим!
И так — каждое лето. Они хотят, а мне идти.
Но делать нечего, придется топать в магазин, поскольку они теперь не угомонятся, будут нудеть, как комары, до тех пор, пока своего не добьются. Легче дать им желаемое, чем остаток дня объяснять, почему я этого делать не хочу. Себе дороже выйдет.
— Сволочи вы, а не соратники, — проворчал я, вставая с кресла.
— Чего хочет женщина, того хочет Бог, — назидательно произнесла Федотова. — Мне два. Фруктовый лед какой-нибудь и еще такое, знаешь — с одной стороны шоколадка, а с другой — печенька.
— И мне — то же самое, — добавила Денисенкова. — И давай поживее, а то я расплавлюсь. Мне надо охладиться.
Хотел я сказать, что плавится она от того, что за зиму лишнего веса набрала килограммов десять, но промолчал. Целее буду. Ленка добрая по жизни, но такого не простит. Бог простит, а она — нет.
На улице было адское пекло в чистом виде. Раскаленный асфальт ощущался даже через подошвы ботинок, белое солнце лупило сверху так, что на небо было невозможно смотреть.