И из тысячи глоток вырвался крик:
– В бой, Стэнли! С нами святой Георгий!
Склон холма в этом месте был особенно крут, земля стала скользкой от дождя, и взобраться на него какое-то время не удавалось, пока Дэвид не стал кричать, что надо разуться. Местные жители нередко так поступали, когда приходилось вступать в схватку, проходившую на крутых, размокших склонах Чевиотских гор. Сейчас это тоже помогло. Солдаты Стэнли, как и сам их предводитель, скинув сапоги и башмаки, карабкались по откосу, держа оружие наперевес, чтобы тут же парировать удары горцев Аргайла. Идти с в атаку снизу было невероятно трудно, но они шли, упорно продвигаясь вперед. Лорд Стэнли, в доспехах и босой, словно безумный рвался вперед и рубил каждого, кого доставал его меч.
Дэвид уже не помнил, что заставило его вдруг примкнуть к этому яростному броску. Он забыл о боли в боку, не думал, что голова его не защищена, не замечал заливавшей глаз крови и струй дождя. Он сражался, когда на него с яростным криком набегали голоногие горцы, часто державшие по топору в каждой руке и дико завывавшие. «Детей пугать такими!» – злился Майсгрейв, уходя от пролетавшего по дуге массивного лезвия и успевая полоснуть противника вдоль туловища еще до того, как тот замахнулся другим топором. Рядом сражались люди Стэнли, где-то кричал и ругался сам командир. Горцев было превеликое множество, но их пледы и старые кольчуги не спасали от английской стали, и вскоре весь восточный склон Флодденского холма был усеян трупами.
Зато доспехи были на лэрдах и вождях хайлендцев, и Дэвид видел, как двое из облаченных в латы вождей, стоя спина к спине, отражают атаки многочисленных чеширцев. Вскоре на них вышел сам Стэнли, сильно задел мечом одного из вождей и наверняка добил бы, если бы не был оттеснен от предводителей толпой дико завывавших, почти голых клансменов. Дэвид кинулся ему на выручку, помог отбиться. В какой-то момент передышки он даже заметил, как один из отбивавшихся от Стэнли вождей уводит своего раненого товарища, обессиленно навалившегося на него. Их отход прикрывали верные клансмены, они щетинились копьями и выкрикивали свой воинственный клич: «Высокая гора! Высокая гора!»
Да это же Маккензи! Дэвид опять отыскал взглядом уходивших вождей. Он был готов поклясться, что более крупный из них сам Гектор Рой Маккензи, а тот, которого он поддерживал, его племянник – Джон из Киллина. Соперники и даже враги за власть в клане, они нынче сражались плечом к плечу, и вот теперь дядя тащил на себе раненого Джона.
Но уходили не только они. Произошло то, что обычно применяют в своей тактике горцы: после стремительной и яростной атаки они отступили, как только поняли, что враг им не по зубам. Вместе с Маккензи бежали Синклеры, Россы, Сазерленды. Было слышно, как француз Ла Мотт заклинал их остановиться и продолжить бой, как гремел грозный граф Аргайл, призывая хайлендцев вернуться и сражаться за короля… Но тут на графа налетел кто-то из людей Стэнли, и хотя тот был защищен доспехами, удар направленного в него копья был так силен, что, скользнув по панцирю, острие попало Аргайлу в подмышку и, прорвав звенья кольчуги, пробило его насквозь. Аргайл, пронзенный выпавшим из рук англичанина копьем, осел на землю и несколько мгновений оставался коленопреклоненным и недвижимым, пока не рухнул на груду лежавших вокруг тел.
В пылу боя никто не заметил, что стало смеркаться. Но снизу, там, где шла битва, еще слышался шум, и Стэнли, босой, окровавленный, со срезанным с гребня шлема плюмажем, уже размахивал клинком и созывал своих людей, приказывая начать спуск и ударить с холма в спину шотландцам.
Их помощь оказалась кстати. Ибо до этого пришедший на помощь королю сильный резерв Босуэлла удвоил мощь натиска, и ряды англичан дрогнули и отступили. Однако когда вместо ожидаемой подмоги горцев Аргайла на шотландцев с холма налетели окрыленные только что одержанной победой люди Стэнли, воинам Босуэлла стало не до ликования. В итоге шотландцы оказались окружены, они встали кольцом, выставив перед собой копья, и дрались не на жизнь, а на смерть. Но постепенно они разъединились и продолжали отбиваться поодиночке, понимая, что им ничего не остается, как дорого продать свою жизнь, оказывая врагу сопротивление до последнего дыхания.
Повсюду громоздились тела погибших и раненых; живые топтались по павшим воинам, и было слышно, как кто-то молил о пощаде, однако пощады не было. Лорд-адмирал Томас Говард подзадоривал своих воинов, приказывая никого не брать в плен, и рубка была ужасной.
Дэвид не помнил, когда выбрался из боя. Просто рука уже не держала меч, только что бурлившая в жилах кровь словно остыла, а тело казалось заледеневшим, малоподвижным. Вконец обессилевший, он сел на раскисшую от дождя и крови землю и с трудом перевел дыхание.
В голове вертелась неясная мысль, что недавно он убил кого-то значимого. Кого? Поверх нагрудника лежавшего рядом поверженного врага он различил лиловую пелерину с крестами. Мальчишка Александр Стюарт. Надо же, он зарубил юного епископа, бастарда короля Якова. Дэвид не думал об этом, когда их мечи скрестились и противник пытался достать его острием, но сейчас ему вдруг стало противно. Он никому не скажет, что сразил этого юношу. Ему было мерзко от мысли, скольких он сегодня убил. И еще саднило в боку, а плечо, казалось, раскалывалось от невыносимой нагрузки…
По-прежнему шел дождь, но уже не проливной и не такой шумный. Бой понемногу стихал. Земля вокруг превратилась в кровавое месиво, отовсюду доносились стоны раненых. Уцелевшие в сече расходились, уже не вынимая оружия. Там и сям валялись развернутые знамена, полотнища которых пропитались кровью. Неподалеку от Дэвида лежал желтый с черными раковинами стяг Монтроза, а чуть дальше – косо поникшее на древке алое полотнище Босуэлла. И тела облаченных в доспехи рыцарей. Цвет рыцарства Шотландии, лучшие из лучших лежали в грязи под Флодденским холмом.
Порой Дэвид замечал кого-то из проходивших мимо воинов – своих ли, чужих? – но сейчас его это уже не интересовало. Некоторые из павших вдруг поднимались и пробовали идти, но, поскальзываясь в лужах собственной крови, вновь падали. Трава на склоне, еще утром такая яркая и густая, была вытоптана и превратилась в липкую грязь, в которой лежали тела, часто изуродованные до неузнаваемости: размозженные головы, расплющенные лица,
