Священник пожимает плечами:
— Зачем Господу красивые окна?
— И вы пьяны.
— Вот это и вправду недостаток. Но я пьян по-доброму, и это состояние никак не мешает моей вере. — Он улыбается. — И почему это миряне всегда оказываются самыми суровыми пуританами? Но прошу вас, садитесь. Смотреть на вас снизу вверх — все равно что беседовать с епископом, настроенным поболтать.
Томас неохотно опускается на табурет.
— Так вы в самом деле священник?
— Да, сын мой.
— И эта ваша церковь… она открыта? То есть сюда приходят люди?
— О да. Заполняют ли они скамьи по воскресеньям? Нет. Да тут и скамей-то нет. Провожу ли я службы в блестящем одеянии? Нет. Несколько месяцев назад его украли. Но люди приходят. В основном ради этого. — Он показывает на кувшин с вином, потом на простой шкаф исповедальни в нескольких шагах от себя. — Вы, случайно, не склонны сейчас?..
Томас трясет головой:
— Нет, я пришел, только чтобы… Но мне пора, меня ждут на улице. — Он поднимается, желая поскорее покинуть священника. — Я пришел, потому что видел, как сюда входит один человек. Необычный человек. У него кривая шея.
— И что вам нужно от него, от этого необычного человека?
— Ничего. Его видел мой друг. Несколько недель назад. И решил, что это ангел. — В голосе Томаса неприязнь смешана с надеждой. — Наверное, я просто хотел убедиться, что мой друг ошибся.
— Ангел? Что за странная мысль. С чего он это взял?
— Этот человек не дымил.
— А! Так, значит, он джентльмен.
— Нет. Моего друга поразило то, что он вообще не дымил. Я думаю, что это обман.
— Обман?
Томас фыркает, внезапно вскипая от злости:
— Вы же священник. Мне известно, что вам выдают леденцы. Каждый месяц, чтобы вы могли лгать прихожанам и выглядеть при этом порядочным человеком.
Священник улыбается. На его узком лице улыбка выглядит удивительно естественной.
— А, леденцы! Да, церковь присылает мне два леденца на Рождество. Два! Не знаю, как они рассчитывают потребность каждого прихода. Я вымениваю их на выпивку. Это грех, но при обмене я ни разу не дымил. Получается, что ваш ангел обманщик, и вы хотите уличить его.
— Не знаю, чего я хочу. Может быть, он шпион и только притворяется обычным горожанином.
Томас тут же понимает, как глупо звучит его предположение. Но священник как ни в чем не бывало бормочет:
— Да, это обман. Или чудо. Знаете, как многие люди относятся к чудесам? Плюют на них. Или сжигают на костре. — Он опять смотрит на Томаса серьезным взглядом; узкое лицо запачкано, глаза внимательные. — Вы тоже таковы, мой мальчик?
От озноба Томаса потряхивает, у него кружится голова. Разговор с этим человеком вроде бы опасен, но в то же время несет освобождение. Впервые за много месяцев он говорит с незнакомцем — взрослым — и не чувствует немедленного осуждения в свой адрес.
— Мой отец убил человека, — сипло говорит он и с ужасом различает в собственном голосе нотку гордости. — Мне сказали, что я тоже этим закончу.
Священник осушает чашу.
— Хм. Ну, в таком случае я поговорю с вашим ангелом. Выясню, не согласится ли он познакомиться с вами.
Томас со священником находят его в звоннице, где он очищает от плесени большой бронзовый колокол.
— Мы звоним в колокол по выходным, — поясняет священник, пока они поднимаются по узкой лестнице. — Но в последнее время он зафальшивил. Из-за грязи. — Они выходят на крошечную площадку. — Ваш ангел выполняет для меня кое-какие работы. Зовут его Грендель. Тобиас Грендель. Эй, Грен, вот этот паренек хочет познакомиться с тобой. Говорит, что он буйный. Но мне кажется, что сердце у него хорошее. Ладно, оставлю вас вдвоем. Поболтайте. Захотите промочить горло — кричите. Пока!
Шаги священника затихают в глубине лестничного пролета. Томас неожиданно для себя оказался наедине с тем, кого искал. И не знает, что сказать.
Человек по фамилии Грендель продолжает оттирать бок колокола грязной тряпкой, но при этом застенчиво поглядывает на Томаса. Кривая шея
