придает ему подобострастный вид, навсегда обрекая на то, чтобы сгибаться перед равными.
— Так в чем дело? — говорит Грендель после того, как молчание растянулось на добрый десяток секунд. Голос у него тихий и ласковый, с легким, приятным акцентом. — Что-то не так?
Томас качает головой и подходит ближе.
— Вы были на площади во время казни, — наконец говорит он, не зная, с чего начать. — В начале декабря. Когда вешали одну женщину. Вся площадь была черной от дыма.
Грендель кивает, но в его глазах проступает смутный страх.
— Один вы не дымили.
Томас вытягивает руку с растопыренными пальцами, хватается за воротник мужчины и выворачивает его, остро осознавая, насколько грубо он себя ведет. Из-за наслоений сажи некогда белая ткань стала почти черной. Но внутри, под воротником, она серая. Все сажа, налипшая на нее, осела снаружи: это грех города, всосанный из стен и воздуха.
— Где ты берешь леденцы?
— Леденцы, — повторяет Грендель, мелко дрожа.
— Не разыгрывай дурачка.
— Мне дает их священник.
— Священник только что сказал, что получает в год всего две штуки и меняет их на вино.
— Я их нашел, — съеживается Грендель.
— Нашел? Столько, что не задымил, даже когда женщина болталась в петле?
Томас мотает головой; в нем растет непонятное для него самого чувство. Что-то вроде страха. Или, скорее, благоговения, тисками охватившего сердце. От этого в нем рождается дым, йодистый фонтанчик, который он старается направить прямо в лицо странному человеку. Дым окутывает Гренделя, осыпаясь сажей на плечи и шею, но его простое, честное лицо совершенно не меняется.
В таком положении и застает их Ливия. Должно быть, она ушла с лестницы, когда ее позвал священник. Ливия расстроена, сердита, напугана тем, что Томас долго не возвращался. Но даже в таком состоянии она не приближается к нему.
— Чарли не появился, — шипит она. — Ко мне приставал какой-то нищий, клянчил денег. — И потом: — Что ты делаешь с этим человеком?
При этих словах Томас вспоминает, что до сих пор держит Гренделя за воротник. Пальцы другой руки стали влажными — он только что совал их Гренделю в рот, охотясь за спрятанными леденцами.
— Он не дымит, — говорит Ливии потрясенный Томас в попытке объяснить свое поведение. С одной стороны, ему хочется опуститься перед ангелом Чарли на колени. С другой — он зол оттого, что выглядит таким дураком.
Ливия выслушивает его с каменным лицом и наконец заговаривает, обращаясь не к Томасу, а к ангелу:
— Вы перепуганы.
Потом она делает то, чего Томас никак не ожидал. Он не подозревал, что Ливия способна на подобное великодушие, во всяком случае не здесь и не сейчас, когда ее губы все еще черны от сажи.
Она проходит мимо Томаса и обнимает ангела.
Тот нервно хихикает. А потом начинает плакать.
Он приглашает их к себе, этот Грендель.
— Да, меня зовут как то чудовище, — говорит он. Говорит весело, потому что Ливия держит его за руку.
Это она подвигла его на гостеприимство. Ливия прониклась к Гренделю такой симпатией, что это приводит Томаса в полное замешательство. Почти в самом начале она заявила Гренделю:
— Вот если бы мой отец встретился с вами! Когда был моложе. — И еще: — Он пытался быть таким, как вы. Точь-в-точь таким.
Но Грендель лишь взволнованно отмахивался от похвал, пока Ливия не оставила эту тему и не начала рассказывать об их путешествии в Лондон и о том, что они ждут друга.
— Его зовут Чарли, — объясняет она. — Чарли вам понравится. Он всем нравится.
При этих словах она встречается взглядом с Томасом — единственное за весь вечер проявление их общей тревоги.
Грендель живет в получасе ходьбы от площади, рядом с рекой. Ночь уже давно опустилась на город, и дорога полна опасностей. Их осаждают попрошайки, распутные женщины, фонарщики с коптящими факелами. Кто попросит два пенса, кто предложит проводить до дома.
Чем ближе они к жилищу Гренделя, тем сильнее становится запах города: смесь тухлой требухи, грязи и гнилых вод Темзы. Дом, к которому подводит их Грендель, пережил пожар и добавляет к зловонию запах холодного мокрого пепла. Выглядит он необитаемым, но Грендель ведет их через боковую
