саквояжа шприц. С длинной иглой. Вставляет ее в банку, не в мальчика. А сейчас…
Томас запинается, бледнеет, резко встает и начинает барабанить в дверь. Чарли и Ливия одновременно подскакивают к замочной скважине, но первым у нее оказывается Чарли: он страстно желает знать, что за ужасы там творятся, и боится этого, а кроме того, хочет защитить от ужасов Ливию. Он ощущает тепло ее щеки рядом со своим лицом, и сердце его учащенно бьется.
Трудно описать то, что он видит. Ребенок сотрясается от конвульсий. Руки Себастьяна удерживают его, прижимают к полу. Маска изменилась — окуляры стали непроницаемо-черными, резиновая трубка дергается как живая. Потом мальчик словно начинает кровоточить — из-под маски текут черные, липкие струи дыма. И все это время Томас беспрестанно молотит в дверь. Наконец Себастьян снимает респиратор, отстегивая по одному ремешку зараз, достает из кармана платок, смачивает жидкостью из флакона и вытирает лицо измученного ребенка, удаляя блестящий слой сажи. Мальчик оказывается тощим и бледным, несмотря на смуглую кожу; волосы коротко острижены, но при этом иссиня-черные и упругие; кривые зубы, узкие глазки-щелочки. Как только у него появляются силы, он принимается бить Себастьяна, кусаться и лягаться. Чарли не в силах больше наблюдать за этим, и его место занимает Ливия. Все они утратили дар речи. Томас перестает колотить по двери, опускает распухшие кулаки. До них доносятся глухие звуки борьбы.
Наконец Ливия говорит:
— Он не дымит. Он разозлен и напуган, и вы его заразили, но он все равно не дымит.
— Это нормально, — отвечает леди Нэйлор. — Инкубационный период.
— Сколько он продолжается?
Ее мать не знает точного ответа:
— Заметный дым пойдет через несколько недель. Но кровь начнет изменяться уже через семьдесят два часа.
Открывается дверь, и из комнаты выходит Себастьян. На кровати лежит скрюченное тельце: голова утонула в простынях, тело обессиленно и неподвижно. На мгновение у Чарли возникает желание ударить Себастьяна. Его рот наполняется черным и горьким дымом.
Но глаза странного человека заставляют Чарли забыть о гневе.
— Бедняжка. Он измучен. Пусть отдыхает. «То-ка»… Он все время говорит: «То-ка». Должно быть, это значит «мама».
Себастьян запирает дверь, и теперь этот поступок выглядит милосердием, а не наказанием. Хотя, конечно, он соответствует планам Себастьяна.
— Что было в банке? — сипло спрашивает Томас.
— Сажа. Невероятно черная сажа.
— Так вы узнали, как вернуть сажу к жизни?
— Да, конечно же. Сажу можно оживить, снова превратить в дым. На время и только частично, и с огромными затратами. Процесс крайне неэффективен.
— Это как сигареты?
— Да. Технология известна уже несколько десятилетий.
После всего, что им довелось увидеть, заснуть невозможно. Трудно даже говорить, обсуждать увиденное. В тягостном молчании сидят они на полу, Чарли, Томас и Ливия, в комнате мальчиков, каждый погружен в свои мысли. Ливия достала из кармана погнутую сигарету, одну из тех, что Томас стащил у Джулиуса, и ногтем разворачивает бумажную оболочку. Через несколько минут она поднимается и подходит ближе к лампе.
— Это смесь сажи и табака. Но при этом липкая, точно в нее добавили что-то вроде клея.
— А-а, значит, этот клей оживляет сажу, — делает предположение Томас. — Превращает ее в дым.
— Пахнет как-то странно. И сажа очень черная. — Ливия проводит пальцем по смеси, подносит развернутую сигарету к глазам. — И смотрите: крошки все разные, одни черные, другие серые. — Она поворачивается, встречается глазами с Чарли, снова переводит взгляд на палец. — Раньше я никогда такого не делала. Не изучала сажу. В школе нам говорили только то, что она мертвая. Инертная.
Она сворачивает сигарету, сует ее в рот и наклоняется к лампе. Чарли тут же вскакивает на ноги.
— Не надо, — говорит он.
— Почему? Сигарета испортит меня? — Она прячет лицо, опустив его к газовой лампе, сует кончик сигареты в огонь. — Одна затяжка, Чарли. Мы ведь в Лондоне. И за день, можно сказать, делаем с полсотни таких затяжек.
Чарли отступает на шаг и видит, как встает Томас, охваченный нетерпением. «Ему нравится, что она курит», — пронзает его мысль, которую он немедленно прогоняет. Ливия делает вдох, потом выдох, чуть погодя ее щеки окрашивает темный румянец. Через пару секунд она рассказывает наконец о своих ощущениях.
— Вкус противный, но слабый, — подбирает она слова. — Во мне поднимается какая-то скверна. Я злюсь на нее, гоню прочь. Но в то же время… — Она прерывает себя на полуслове, кусает губы. — Животные инстинкты, вот что пробуждает эта смесь. Это как шепот в крови. Но смотрите, — добавляет она, стряхнув пепел себе на ладонь. — От табака нет и следа. А вот сажа осталась.
— Но не вся, — говорит Томас, подходя к ней и беря в руки ее ладонь, чтобы рассмотреть пепел поближе. — Осталась только свежая. Черных
