— Что она сказала? — спрашивает Чарли у Томаса.
Томас смотрит на него, начинает говорить, но краснеет. Это случается с ним первый раз в жизни, и он ошеломлен. До сих пор он не сталкивался ни с чем таким, что заставило бы его покраснеть.
— Тебе лучше не знать.
— Ругательство?
— Да. Анатомического характера. Любимое словечко псаря. У нас дома.
— Бог мой.
К этому времени остальные ученики тоже осознают, что им предстоит уезжать с дальней платформы. Контраст между станцией за их спиной и тем, что находится за ограждением, действует на них как холодный душ. С одной стороны джентльмены в костюмах читают «Таймс». С другой…
— Это просто рабочий люд, — говорит Томас, словно читая мысли Чарли.
— Да, но дети…
— Полагаю, они ездят на этом поезде. В Лондон и обратно. — Томас пожимает плечами. — Не всем же повезло попасть в нашу школу.
Впервые за все утро Чарли видит на его лице улыбку. Вскоре оба смеются, смеются громко, и соученики смотрят на них как на полоумных.
К будке приближается Ренфрю, держа в руке письмо. Даже бумага, на которой оно написано, выглядит значительно; рядом с подписью стоит круглая красная печать. Станционный смотритель внимательно читает письмо, потом пересчитывает головы. Смех и разговоры в толпе школьников к этому времени стихают. Оживления как не бывало. Когда им наконец разрешают пройти за ограждение, из глубин поезда раздается пронзительный звук — это воет от страха одно из животных, но кажется, что кричит сам поезд. При виде школьников рабочие отходят от вагонов и издали наблюдают за тем, как те шествуют по платформе. В воздухе плавают частицы сажи. Одна черная снежинка садится на рукав мальчика, идущего рядом с Чарли; тот пытается стереть ее, но лишь размазывает по ткани.
— Мастер! — зовет он рыдающим голосом, боясь наказания.
Ренфрю оборачивается на секунду.
— Это не имеет значения, — говорит он.
От его слов Чарли становится тревожно. Они вступают в царство неведомых правил.
Участники экскурсии подходят к поезду, шагают вдоль вагонов. Сначала Чарли кажется, что поезд окрашен черной матовой краской. Но потом его осеняет: это сажа. Она покрывает каждый вагон, каждое колесо. Чарли протягивает палец, прикасается к ней, с отвращением отдергивает руку.
— Сажа инертна, — негромко говорит Томас.
Чарли не очень понимает, что это значит.
Внутри поезд сияет чистотой, в нем уютно. Их вагон — сидячий, по форме и размерам очень похожий на конки, которые он видел прошлым летом в Бате. Сидя на жесткой скамье, легко представить, что ты снова в школе.
Проходит примерно полчаса, прежде чем ландшафт начинает меняться. В безукоризненно-белом одеяле снега появляются темные прорехи травы — скорее черной, чем зеленой. В лужах талой воды отражается мутное небо. Еще пара миль, и снег пропадает вовсе. В полях стоит невысокий озимый овес в обрамлении облетевших кленов и дубов. Все выглядит чахлым и больным.
— Погода изменилась, что ли? — вслух задается вопросом Чарли.
— Сомневаюсь, — говорит Томас.
— Значит, в Лондоне теплее, чем в Оксфорде? — Чарли обдумывает эту мысль. — Ну да, там ведь столько народу. И столько фабрик, где, наверное, много двигателей и печей.
— Да. И еще дым.
Томас показывает на что-то. Проследив глазами за его пальцем, Чарли видит впереди первое серое пятно в воздухе. Это не темный столб пожара, не четкие контуры штормовой тучи, а скорее туман, поднимающийся от почвы, сырой и упрямый, непокорный ветрам. Через минуту окрестный пейзаж уже покрыт темным налетом. Впереди лежит город: смутное, сумрачное скопление строений, из которого вырастают стройные побеги фабричных труб. Их очертания резче и четче всего, что ближе к земле. Спустя еще минуту начинаются первые дома — закопченные кирпичные стены, узкие дворы, веревки с бельем, скорее серым, чем белым. Скоро уже нельзя не замечать дыма за стеклом: он затушевывает детали, поглощает солнечный свет. Поезд теперь двигается со скоростью пешехода, и кажется, что Лондон давит на школьников со всех сторон, окружает их, загоняет в узкое ущелье своих улиц. Все мысли и чувства Чарли вытесняются одной неодолимой эмоцией, чем-то средним между страхом и злобой. Он хочет вернуться в Оксфорд. И еще — поднести к этому городу спичку, увидеть, как он пылает. Чарли собирается сказать об этом Томасу, но тут со скамьи встает Ренфрю и с обычной для него решительностью идет в начало вагона. Над его головой — странная мгла. Дым давно пробрался внутрь, вдруг понимает Чарли, пролез в щели в окнах и дверях, просочился сквозь пол вагона, впитался в их одежду, кожу, легкие.
— Некоторые из вас уже ощущают его, — начинает Ренфрю. — Дым. Возможно, вы чувствуете, что становитесь… не такими, как раньше.
